Не то чтобы Макс ревностно следил за нравственностью Зины. Но знал, что его мнение очень важно для сестры, хотя домом правит она.

  Она любила и умела делать маникюр. Иногда процесс ухода за руками мог занять весь вечер - особенно зимой. Тогда готовить и стирать приходилось Максу. Но были периоды, когда ногти срезались и Зинаида почти не смотрела на них. Но даже в период особенного ухода за ногтями руки её не выглядели руками беззаботной женщины. Это были руки скорее уборщицы, чем учительницы. Перчатки для хозяйственных работ в доме водились, несколько пар, и Зинаида их использовала. Но порой, в каком-то последнем отчаянии, она стирала и убирала без перчаток: вот так, нарочно, без ногтей, надоело. И это "надоело" относилось к жизни в целом. Зина ощущала внутри глобальную пустоту, а заполнить эту пустоту было нечем. Только тайная, прошлая, юная Максова жизнь возвращала смысл - просыпаться каждый день, готовить задания к сессии, потом расписывать программы и проверять домашние задания, и любить всё это. Как тропинку туда, в страну и время ярких замечательных людей. До момента, когда сядет за машинку - перепечатывать оставленные покойниками записи. В них было много болезненного, страшного - однако быо много такого, что делало ежедневность не только сносной, насущной, но даже необходимой. Но Зина была слишком умна, чтобы верить во всё это безоглядно. Она хорошо чувствовала переменчивость человека.И однако эти дневники её грели.

  О волосах Зины можно сказать то же, что и  о маникюре. Ей не нужно было накручивать локоны каждый день - они и так вились. Химическую завивку она делала раз или два, но теперь и следа не осталось. Понять Зину (что причёску можно вообще не делать) могли только такие же чудачки, как она.

  Подруги ее рано вышли замуж, но жизнь не сложилась ни у одной. После проведенного в их обществе вечера Зина говорила Максу:

- Знаешь, мне кажется, что сегодня я побывала в резервации для одиноких женщин. Ничего в том хорошего нет. Как не хочется туда попадать! Но смогу ли?

  Женское общество Зина любила. Но на расстоянии. Она гораздо лучше чувствовала себя в обществе мужчин, причем старше по возрасту. Но и тех, кто намного старше, не воспринимала. Не могла представить, как можно влюбиться в человека, вдвое старше. Хотя конечно, в любой женщине есть черты как дочки, так и мамочки - но совсем не обязательно главные.

  На людях Зина держалась церемонно. Никак нельзя было определить, что нравится ей, а что - нет. Однако, для человека неглупого, как Алекс или Макс, определить настроение Зины было несложно. Довольная - Зина со всеми разговаривала свободно и даже тепло. Вполне собой она была только с Максом и несколькими его друзьями. Герик в этот круг не входил ; Зина побаивалась его, и не могла объяснить, почему. Недовольная - Зина была либо молчалива, либо принималась пилить Макса. Тонко, с мушиной назойливостью, и в присутствии других. Макс как-то чувствовал, что Зина, при всём своём недовольстве, обидеть его не хочет и кротко эту пилку терпел. Со стороны зрелище было нелепым: злая, хоть и красивая, жена и пьяница-муж. Макс про себя называл её девочкой с рюкзачком, хотя рюкзачки Зина терпеть не могла.

  "Девочка с рюкзачком. Это тип, это страшно. Зина - точно девочка с рюкзачком. Такая, вроде бы вялая, а на самом деле как поставит, так не сдвинешь. Гиблое дело - эти девочки с рюкзачками. В рубашечках в клеточку, с пятнадцати лет живут с мужиками, ну, или с семнадцати. Много что умеют, и трах у них - как радость и лучшая часть жизни, хотя и карьеру сделают, и детей родят, и в дамки выйдут. Неубиваемые девочки. Тихие такие танки. И главное - ужасные понималки с виду. Всё поймут, всех утешат, а ты всё равно под их дудку. Унизительно. И плохо, что они такие хорошие, эти девочки. Они же людей любят! Они всех любят! Они же ради благой цели всё делают, и подлости тоже! Как в песенке: они слушают Тома Уэйтса, Леонарда Коена и смотрят фильмы Тарантино. А ещё они обожают группу "Дорз". Это-то больше всего унижает. Я сам люблю группу "Дорз"".

 

5

  В знакомой хрущёвской двушке было всё точно так же, кроме цвета стен и занавесок. Сантеха была поновее, но почти та же, что была пять лет назад. Город раскошелился на капитальный ремонт, поменяли основные канализационные трубы, но после этого ремонта Максу и Зине пришлось делать свой, некапитальный, ремонтик - довольно большими средствами и силами. Но вот шторы были Зиной сшиты, а Максом повешены на новый карниз, и вроде бы наступил праздник нового дома.

 Лавки и столы из досок, на которые было вылито довольно много спиртного ещё при их сотворении, были покрыты новым слоем морилки, более тёмным. Комната Зины, дальняя, с жар-птицей на двери, нарисованной Максом, всё так же была закрыта. А вот в ванной-туалете появилась интригующе матовая шторка, в расправленном виде закрывающая ванну. Значит, теперь сюда можно будет заходить и тогда, когда кто-то (читай: Зина) моется. Больше, кажется, изменений не наблюдалось.

 Как оказалось, у Макса есть "Смирновка", и даже полная бутылка. Откуда - неизвестно, и конечно не Зина дала денег.

- Надо быстро, и поесть, - сказал Макс, - Зина либо дремлет, либо читает.

 На низком столе появились - из непонятно какой сумки - китайские бобы в томатном соусе, коллекционный сок в стеклянной бутылке (когда-то стоил пятьдесят две копейки!), кирпичик дарницкого хлеба, кабачковая икра в стеклянной банке, квадратные сосиски в упаковке с жёлтым квадратом, которые можно есть сырыми, и сухие-пресухие треугольные хачапури из ближайшего киоска.

- С них и начнём.

  "Смирновку" пили зверски, почти не закусывая. Не торопились, но их состояния были подобны - оба были злы, не на что-то, а просто, взвинчены, и потому всё получалось. Вскоре осталось что-то вроде стакана на двоих.

- Ну, теперь горяченькое.

  Чай успел закипеть, надо было решить, что пить после "Смирновки": чай или кофе. Оба решили: кофе. Но сначала всё-таки надо приготовить ужин. Макс вскрыл банку бобов, достал эмалированную тёмно-синюю кастрюльку, ещё мамину, ловко вывалил бобы в кастрюлю, бросил щепоть хмели-сунели, добавил из чайника воды и немного порубленных сосисок. Предполагалось нечто вроде густой похлёбки. Не важно. "Смирновка" ушла почти вся.

  Алекс, размякнув, потянулся к стоящей на углу стола банке растворимого индийского кофе.

- Ага.

  Макс, не оборачиваясь, бросил:

- Мне две ложки. Много не могу пить этой гадости.

  Две ложки! Вот тут-то вкус порошкового кофе и проявит себя полностью!

- Ты пить будешь с холодной водой, как Штирлиц?

- Как Плейшнер, - поморщился Макс, представив вкус кофе, - да, с холодной водой.

  Алекс заставил себя встать и тоже, рядом с Максом, некоторое время топтался по кухне: достать стаканы, налить в них воду.