РИТМ И СОБАКИ

(наблюдения за ритмом слов и музыки на примере одной композиции)

Без ритма получение какой-либо информации (зрительной, слуховой, даже обонятельной и вкусовой - кровь движется толчками, ритмично) - было бы невозможно. Но тем ритм и опасен. Потому так радуют, до эйфории, или угнетают - до оцепенения - перемены привычного ритма. Поэзия любит ритм, но она отнюдь не в марьяже с ним. Иногда предпочитает его сестру Аритмию.

Сбой ритма в стихах немногих последних десятилетий - явление ординарное. Так что кровь и дыхание при чтении вслух уже не отзываются на выходки стихотворения, как могли бы отзываться. Сбой ритма канонизирован - или как ещё говорят: сделан - в современной поэзии. Некачественная работа с ритмом стала практически невозможной.

Однако не всякий сбой ритма есть Аритмия, искомый ассиметричный крой, обозначающий вожделенное и недостижимое невербальное. Аритмия - сестра-близнец Ритма, и не следует забывать об этом. Аритмия ищется так же, как Ритм: внутренним ухом. Артимия разновидна, как и ритм, но названия видов мало что могут сказать о том, как данная разновидность живёт и действует. Например, считается, что восходящий ритм - это положительно, и действует он воодушевлящим, а не другим образом. То же верно и по отношению к аритмии. Есть - приводящая в эйфорическое состояние, есть совсем другая.

Но теперь важно выйти из мёртвой герметической петли: то, что вверху (подразумевает ритм) подобно тому, что внизу (аритмии). Отнюдь. Названия-имена разнятся недаром. Ритм обладает организующим свойством, аритмия - дезорганизующим. В жизни человечества были времена, когда царил ритм (порядок), и когда царила аритмия (хаос). Последние тридцать лет живём под знаком хаоса. Что отражается и в искусстве. Особенно в поэзии.

Аритмия без ритма невозможна. Ритм без аритмии возможен, но часто не обходится без её помощи. Эту помощь и называют в стиховедении художественным приёмом. Сейчас он действует у очень немногих поэтов, хотя пользуются им почти все.

*

Предположим, что явлением поэзии как таковой можно считать текстово-музыкальное произведение, обладающее единой звуковой аурой-оболочкой. Звуковой кожей. В нём чётко прослушиваются артерии и вены - музыкальный ритм и текстовой ритм. Они то согласны, то конфликтуют, чем и выражается жизнь произведения. То верхнее давление упало, то нижнее вверх пошло. Но слушатель воспринимает только единый ритм - синтез обоих ритмов, пульс произведения.

Звукооператор прослушивает разные партии по отдельности, порой с большим интервалом. Но цель вслушивания в партию - интеграл, тот самый единый ритм, который и воспринимает слушатель.

Сравнение самое простое: мы не видим крови внутри человека, но можем видеть изменения окраски кожи (на лице). Так же воспринимается и единая аура произведения: по окраске.

И сейчас меня интересует не текст и не музыкальные партии. Меня интересует то целое, которое возникло в результате их взаимодействия, и потом уже - каждая из них. Но решусь на эксперимент, приличный для леди-фамер: буду писать, намеренно не прибегая к тексту и музыковедческому анализу. Того и другого, по отношению к выбранной мной композиции, было достаточно. Только следование за жестами произведения, только вслушивание в его дыхание.

"The Dogs" "Pink Floyd" с альбома "The Animals" (1977) впервые услышала в концертном исполнении (1989). Кажется, с собачками всё ясно: электронная имитация лая, бьющее наотмашь гитарное соло и ускорение ритма в финале, вплоть до того, что отсекаются кончики тактов (что и сделано с помощью аккуратных ударных). И год уже не лохматый, и примерно в то же время писалась бессмертная "Friggin in the Riggin" "The Sex Pistols".

"The Dogs" - композиция с альбома известной мега (как сказали бы сейчас) группы. Альбом взрослый; откровений ждать не приходится, да и молодые задорные панки рядом (подминают всё под себя). И всё-таки. Именно собачки, а не свинки и не овцы (где там обнаружили христианство?). О вкусах не спорят, но собачек знают все.

Без контекста вкратце не обойтись. Десять лет прошло с Лета Любви-67, в котором, про преданию, хиппи похоронили сами себя. Десять лет с выхода первого альбома команды, осенённой великим Сидом Барретом. Там рулит Роджер Уотерс, что для большой музыки вредно. Панк-музыка забирает новые пространства. Психоделик-рок никому не нужен, потому что на пороге техно. Концертные примочки, доставшиеся англичанам в наследство от Диорамы девятнадцатого столетия, особенного значения не имеют.

И тут появляется песня, спетая дикими хриплыми, дворовыми почти голосами, обвёрнутая непритязательной на самом деле мелодией, для которой не нужно сильнодействующих психоделических средств (как, например, для свинок). У которой есть только этот ночной вой-лай да гитарное соло, оставляющее гораздо более сильное впечатление, чем любой панк. И надо забыть, что Флойд, что Уотерс, что Райт и прочие. Что "Животные", что 1977, что ваще лучше Сид Баррет. Их тут не было никогда. Я уверена, что собаки появились бы и без "Pink Floyd", но так получилось, что они выбрали именно эту группу. Семнадцать минут - и драма в трёх актах (как трагик в провинции драму шекспирову).

Драма в том, что трудно принять простую человеческую несвободу. "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон". Жизнь на цепи - но цепь вдруг рвётся. И надо быть готовым к тому, что она порвётся. Никаких пролетариев. Никакой публицистики. Никакого досужего экспериментаторства. Боль рождения и боль воскресения. Боль бытия и шаг к преодолению этой боли.

В собаках - мир очень современный: ночной, сомнамбулический. Так и хочется сказать: виртуальный. Переливающиеся начальные звуки вызывают образ наивной младшей сестры, пытающейся заговорить злую беду. Или это сука, поставленная охранять вдруг возникающий в памяти родной деревенский дом? Скулит. Перебирает лапами.

Мир, на который смотришь - как будто только что проснулся. Ритм - пробуждения, чуть ускоренно - повествует о тревоге ожидания. Выплывающие эхом слова помогают создать картину озноба, изумления - как будто внезапно оказался в другом, незнакомом, месте. Ритм дактилический - или (смешно) - вальсовый. Ритм, стремящийся прочь из своих трёх ударов - как кожа стремится к жизни без морщин. Гитара подзуживает, посмеивается.

И затем грубо, отголосками пневматического молота, кашлем в бочку, начинается вещание. Включается внутреннее радио, по которому пытаются что-то такое объяснить и доказать. Здесь приходит аритмия. Стремление прочь из трёх разрешается двудольными ударами - и вместо объёма возникает новая плоскость. Переход из тональности в тональность, новый виток темы. Но, клянусь, это непреднамеренно. Этот перебой нельзя было просчитать. Его можно было только услышать: в стуке колёс поезда метрополитена, дождя, парового пресса для забивания свай.

Затем вступает знаменитая гитара, как маленький сжатый кулачок с гранатой внутри. Как очевидна (подобно городскому небу) тема, как она чётко и немного навязчиво звучит! Как урбанистична! А на окраинах не стихает деревенский лай, и сумерки заняли почти весь горизонт. Так уезжать на вечернем автобусе от пригородной желдорстанции через редкий, но опасный подлесок - в промышленный город, смутные огни которого проглядывают сквозь осенний туман. И этот лай, совсем не похожий на собачий лай - пружинистая походка баса и клавишей, почти рядом, как у попутчиков.

А в тексте вещают о том, что есть собака. О том, что делать, когда нет уже никаких путей назад. Что настоящая твоя точка - между ничего не стоящим "а терять-то нечего" и глупым, но практичным "всё наладится". Нет, собака не так. Собака не станет рассуждать. Она либо послушается, либо не послушается, а ещё и покусает того, кто дал ей приказ. Что собака - это воля человека. Ну, договорилась. Хотя в "Животных" свинки представляют вожделение, а овцы - раздражение. Вот и святоотеческая концепция души. Потому что собака – гнев.

Звуки спадают со слуховых нервов осенними листьями, на секунду водворяется тишина. Затем становится ясно, что эта красивая, как ночная дорога, первая часть была только подготовкой. Декорацией драмы. Не знаю, слушала бы я с таким чувством собачек, если бы не было этой немного расслабленной первой части. Но самое интересное - в конце, как и полагается.

После небольшого цепного позвякивания гитары начинается вой, организованный еда ли не по правилам ораторского искусства. Вой одиночества? Нет, этот шум в ушах приходит, когда немного отступает страх перед одиночеством.

Одиночество как попытка вернуться в себя, как обретение себя. Рывок прочь из себя, луч преображения.

Небольшая, щелчком выключателя, заминка ударных - и вместо лая возникает катастрофический ор, растущий как сансивьера, каждый листок - в свою сторону, почти точное воспроизведение так называемого пения каноном: цепью, последовательно, уступая первые звуки солистам. Но какие солисты в этом сборище простуженных диких воплей?

И вот уже падают на землю идолы, разбиваются об асфальт скрипки, сгорают ноты и учебники. Возникает стройнейший звуковой хаос, который никогда и никому ещё не доводилось повторить. Пляска (на гробах?), прыганье, вплоть до того, что самый высокий звук, дотянувшись, ударил в солнце как в медный гонг. Возникает веселящая, но страшная как цунами волна, идущая down by stones. И её эхо катится долго-долго.

Композиция-лития, композиция-память. Её строгая текстово-музыкальная аура как униформа. Эту униформу невозможно скроить и сшить. Она возникает как цвет листвы, цвет пыли, шум ветра. И окраска листвы, и ветер ритмичны, подчинены исследованию. Но их невозможно абсолютно воспроизвести.

Так и звуки в собаках. Их можно считать мастерскими, но возникали они из полного замешательства при нечаянной Встрече. От неё и этот ритм, бодающий, как лоб собаки, скулящий (вместе с хозяином), и вдруг - бросающийся, увлекающий за собой по камням бытия, (оба давления высокие), вызывающий мгновенное разлитие желчи (светлой?), ритм, идущий рука об руку с аритмией.

Так взят след. Так в снегу найдено тело, которое не вовсе покинула жизнь.

Да, написать стихотворение, по силе и действию равное собакам - а мне хотелось бы.