ВЕЧНЫЙ ПОДРОСТОК

  *

  До последнего времени в новой русской поэзии преобладало поэтическое «я» человека зрелого, но сохранившего ещё живые детские рефлексы. Из множества написанных стихов складывался примерно следующий образ «героя». Молодой (или не очень, но всё равно молодой) человек, без определённого рода занятий (или со случайным родом занятий), любящий то-то и то-то (список конкретен), (цитата по А. Корецкий, «Восторг жаворонка» — Н. Ч.), и думающий (всегда отвлечённо) о том-то или о том-то, (список конкретен). Или, вроде как протестуя против чрезмерной серьёзности, в шутку, ни о чём не думающий. Лирический герой находился как бы в покое, и вместо него основным питающим поэтику моментом стало ощущение. Которое могло возникнуть — как у героя, так и помимо него. Именно через ощущения и раскрывались порою довольно глубокие смыслы. Прямое высказывание этой поэзии состояло именно в откровенности и точности передачи ощущения, которое служило ключом к смыслу. Темы тогдашней поэзии (у лианозовцев, например) были очень традиционные, при действительно новом письме. Новое письмо характеризовалось подчёркнутой скудостью, подчёркнутой непластичностью и подчёркнутой динамикой. Считалось, что поэт обязан быть фигурой оппозиционной. В общем, был создан синтез авангарда начала 20 столетия и ОБЭРИУ.

  *

  К середине восьмидесятых оппозиция набрала критическую массу. В небольшом (действительно небольшом) кругу поэтические идеи, которые Лианозовцам казались свободой и новостью, к середине девяностых приобрели статус тоталитарных. Понятно, вины Лианозовцев тут нет, но образ «героя» сложился и помимо них.

Поэтическое «я» Воденникова (да и многих других поэтов 90-х) прежний образ поддерживало, но с совершенно другой интонацией. Изменился, как и в случае с поэтиками, знак. Наружу вышла весьма неоднозначная изнанка.

  Но был необходим следующий шаг, чтобы «новый герой» появился.

  *

  Новейшая поэзия возникла на волне чувства отторжения прежних идей. В поэзии Давыдова дан один из самых показательных характеров «нового героя», но самого героя как бы нет. Поэтика Давыдова — поэтика характерного, а не главного.

  *

  В цикле стихотворений, названных «Добро» автор последовательно и очень медленно рассказывает о смыслах, подчас противоположных, но вскрытых одной яркой чертой. «Добро» нечто вроде документального кинофильма в стихах, к которому почти невозможно подобрать видеоряд, но который оставляет после прочтения тяжеловатое впечатление. Мелочь, не содержащая в себе эмоциональной или смысловой окраски, оказывается либо обвинителем (что, по Давыдову, чаще происходит), либо спасителем. О силе, которая оперирует «случайными» мелочами, автор не говорит принципиально, но, тем не менее, именно вокруг этой силы и складывается цикл.

  «1.

Вот человек, у которого всё в порядке,

Мимо киоска идёт, мимо киоска идёт.

Остановился, огляделся

И дальше пошёл».

 (Невольно вспоминается: «Навстречу мне — хороший, дружелюбный// из подворотни смотрит человек». В. Эрль.)

  Первый же фрагмент создаёт ощущение крайней напряжённости. Подчёркнутое и немотивированное «у которого всё в порядке» сталкивается с сокрушительным «огляделся». Замедленное действие: «мимо киоска идёт, мимо киоска идёт», напоминает тишину перед взрывом. Общий тон отрывка — несогласие с действительностью. Точка зрения поэтического «я» на пространстве четырёх строк изменяется резко, и на противоположную: «всё в порядке» — «огляделся». Тон официальный исчезает.

  Во втором отрывке характерной чёрточкой являются «цитаты, выделенные курсивом…» и взятые из прессы. Именно через цитаты, которые служат как бы расписанием дня, раскрывается фальшь отношений между двумя людьми, по-видимому, привязанными друг к другу. Точка зрения поэтического «я» на протяжении фрагмента тоже изменяется, но в самом конце, в скобках. Примерно тоже происходит и в других фрагментах. Одни из них напоминают действительно «светскую хронику», другие — псевдоиератический текст, третьи — внутренний монолог случайного прохожего. Точка зрения поэтического «я» изменяется и от первого к последнему фрагменту. Несогласие сменяется полным приятием, «добром»: «осуждения нет в глазах». Однако на линии «добро» — «всеприятие» чувствуется тревожный и неуместный сигнал:

«  8

Всё лучшее, что есть в человеке — фашизм,

Всё худшее — гастрит, тишина.

Частный случай звука не просочится сквозь стенки,

Когда в лужице счастья своего барахтаешься».

  *

  Стихотворения Давыдова характерны и замечательны именно столкновениями нескольких точек зрения одного плана (например, плана идеологического или психологического, что встречается чаще).

«6.

Итак, что вижу, то и пою.

Не трогай грязными лапами песнь мою

«Добро», 1997».

Разные точки зрения существуют одновременно, и, по мнению автора, они равноправны. Однако одна из точек зрения неминуемо уничтожается хаотичной динамикой. Поэзия Давыдова тогда ощутима вполне, когда начинают включаться разные точки зрения на одном плане. Как правило, точки зрения на разных планах в стихотворениях оказываются почти симметричными. То есть, каждое «я» говорит своим языком. Возникает конфликт между стройностью системы и характером динамики.

  *

  Перед нами уже не молодой (или не очень, но молодой) человек. Это подросток, это «я» нервозное и противоречивое до безобразия. То есть, до потери образа. Он видит, «что всё печально, а он ничего не значит», но ему необходимо «чтобы всё было хорошо, а его все полюбили». В более поздних стихах Давыдова это расщепление несколько уменьшается, но в более ранних выражено с тонкой и глубокой, почти парализующей грустью.

« * * *

сказано было: всё изменимо

вот-вот и всё вот-вот уже

так что когда себя встречаю

шестнадцатилетнего, на улице

делаем вид что не знакомы друг с другом

да и впрямь — будто мы знакомы?!»

  Здесь нотабене: пафоса ущербности в стихах Давыдова нет, и вот почему. Поэтическое «я», описанный герой — только шарж на то, что могло бы быть. Эта поэтика в принципе не может заключать в себе пафос, только разве шутовской.

  *

  Настроение подростка, воробья в часовом механизме, подчёркивают следующие поэтические средства выражения. Во-первых, знаки препинания. У Давыдова они расставлены не вежде, знаки как бы «мерцают», создают ощущение потёртой грамоты. Нечто, напоминающее берестяную грамоту и вместе с тем надписи на заборах. Вроде стих и не бумаге написан.  Приём для новейшей поэзии характерный. У Давыдова он выглядит симпатично и убедительно. Во-вторых, звукопись. В большинстве стихов Давыдова звукопись сонорная, «булькающая», довольно мягкая. Передаётся интонация, с которой говорят обычно подростки: требовательная и беззащитная. В-третьих, пластика стихотворения, да и стиха. Стихи Давыдова, при обилии современных средств, очень гладкие и легко читаются. Некоторые даже запоминаются сразу.

« * * *

а у васьки во дворе

завелось гибедедэ

чучело стозевное

по выговору иноземное».

  Иногда стихотворения похожи на детские стихи. Здесь вспоминается не только Чуковский и Агния Барто, но и Олег Григорьев.

«Письмо не пишется  — случается.

Сейчас доска кончается,

Сейчас-сейчас-сейчас.

«Конструкт», 1998».

  Можно попытаться назвать следующие источники поэзии. Во-первых, это русская классическая литература: «только вымолвить успела// зверь полночная запела…». Во-вторых, фольклор нескольких сразу субкультур  (рок, рейв, асид-хаус). В-третьих, современная филология и семиотика. И, в-четвёртых, субкультура современных СМИ.

  Автор пытается, согласно синтетической «теории информации» объединить все эти ветви. Конечно, замысел провалился. Зато осталась странная поэтика, пока ещё неустойчивая, но уже решительно заявившая о себе. Можно сказать, поэзия Давыдова — ещё и поэзия о трагедии несостоявшегося примирения.