Вещи (одежда, обувь, пр., даже еда) - страшная магия. Если что и привязывает, то только это - цвет, запах, форма. Когда общение окончательно состоялось, когда уже нет нужды записывать даже стихи, а все обращённые ко мне слова сводятся к одному - живи в воздухе и питайся воздухом, возникают как из небытия вещи - огромное количество дешёвых магазинов с туфлями, дублёнками, салатми аликанте... и снова начинается тошнотворная круговерть. Я не люблю магазины.
Сейчас, когда меня ещё держит эта круговерть, нельзя ни говорить, ни даже думать, что для тебя есть Христос и как Он. Если говорить и писать так, чтобы это было не частно, а проповедь - получится вполне симпатичный новому болоту (которое за власть, или, наоборт, против) подлец-поп или попадья. Это будет значить - работаешь на власть. Но ведь каждый, кто пользуется квартирой и платит (или до поры не платит) за неё, работает на власть, так как кормит (тем, что живёт и всё равно платит) орган власти, заведующей жильём. Осознание своей подневольности несколько облегчает приступы возмущения. Но я не выдерживаю. Говорю, пишу, и получаются книги, а книги расходятся как круги по воде. Этому радоваться надо, но на мне самой уже лежит пятно православной шлюхи, согласившейся за чечевицу описать то, что мне дорого и близко.
Но всё это мелко, по сравнению с тем, насколько велик власть вещей. И не только надо мною. Просто у меня кроме вещей долгое время ничего нет здесь, в этом городе и мире.
|
