ЧЕЛОВЕК В ДОЖДЕ

Чем легче становишься и старше, тем тяжелее город судьбы.

Порой появляется страх всего, что совершено и сказано, а скоро уходит,

уступая сумрачному рассвету привыканья в конце августа.

Август приносит свет белый. Тогда забываю, что глаза надо бы и поберечь.

Скажем, от слёз и от света. Пусть плачут уже до конца. Так появляется дождь.

И тогда я увидела дождь.

Стихи в рифму стали безвкусными. Они неизбежны как зубная паста и мыло.

Нравятся просто стихи, без разделения. Поэзия дремлет в имперском единстве.

Порой просыпается. Тогда вещи в себе не вольны, начинают ходить в руках,

ждут изъявления воли и просят признать богом или богами. Зачем?

Если в стихах появляется слово Христос, литераторы делают стойку.

Бисер счастья разбрызган по местности хилой, и на неё не смотреть бы.

Ладонь парка не станет моложе и мягче, не зарастёт черноземом, да этого мне и не нужно.

Лишь спорыш, да группка людей, окруженных опилками и фимиамом,

спорыш, чистый от юного холода горец, рассыпан овчиной для бисера счастья.

Жить только в дожде невозможно.

Но иногда, неловко лавируя в детском рисунке пространства, нисходя к последним вопросам,

которые лучше бы не задавать, а без них не могу. Всегда отвечая, и каждый раз отвечая,

превращаюсь в несладкую булку, готовую к разделенью на многих.

Несколько незримых лезвий. И на первом написано: среди людей нет людей,

как в лесу нет деревьев, а есть только лес. Люди только у Бога.

И на втором: если в стихах появляется слово Христос, это жертва Христова.

И на третьем: смотри в этот свет, смотри в этот дождь, смотри в эти слёзы.

...и тогда я увидела дождь.