ИОСИФ ПРЕКРАСНЫЙ ВИДИТ СНЫ

Ни резкого звука. Яркости хитрый творец не добавляет их лицам.

Да, привлекательней сделать погромче, дать по шарам надувным – и взлетают.

Сны предрассветно лежали, грея друг друга, и тихо блеяли. Кто это – сны?

Не любить их, не доверять стаду, не принимать во внимание вещих.

Сказал, обозначил - ворон или ворона

(молодая царевна с веселым глазком,

в марте над лужей любимой – то снам океаны,

судьбы есть лужи под солнцем)

Прожигать сны как жизнь. Как болванку для записи -

древним утраченным ныне письмом.

Колоса ждать. Инфинитивом безродным,

из рва, в морозце предрассветном – колоса ждать.

Не голоса, нет. Не огненных рек, слов, проклятий, зари. Нет.

Ждать, пока колос поднимется.

Боль нараспашку, говорили, зримее боли уснувшей. Но дело-то в снах.

Что за сны видит боль?

Сны есть вода в речушке неподалёку, что поднимается с таяньем:

приносит движения, звуки и смыслы. И краски. И сочетания странных фигур.

Потом тень приходит, расщеплённой на тонки полосы, чтобы снова собраться и стать,

предъявить себя, перевернуть видимое, осязаемое и вкушаемое,

чувство тепла, чувство холода – перевернуть.

…над головой было стылое сине-железное и безответное небо…

Овладела жестокая мука, и с ней соединилось всё существо,

скатываясь по наклону постели, питаясь давно вожделенной красавицей…

падение было и явно, и страшно (но падения не было), приближение и притяженье,

руки прилипли к женским рукам, будто оба расплавились, пепел смешался…

завопил инструмент у соседей – кто кому его ритм сообщил…

мартовский вечер поднялся единоглазым воином надо всею округой…

Наслаждаясь, закончиться в судорогах ужаса, в  воплях исторгнутой немощи…

…так ветви ощерились - в пасть, рассечённую многажды, снова сложившись,

так лёд под ногами хрустит, так влюблённые падают с крыши…

Нет, всё не так. А луна. Тихо и ясно светила луна, шли торговцы.

Настало несколько тягостных лет - шли корова к корове: тощая, сытая.

Жили лишь сны. Хотя верить снам не рекомендуется.

Пробовал? Всё получилось? Кто?

Читатель? Или тот, чьё имя слаще, чем сны?

Сны как хлеб. Сон как хлеб. Нерасторгаем.

Виноград зарыдал над Вениаминовой чашей.

Сон невредим, освящаем и царственен. Действительность ближе к могиле.

Пространство бывает тяжёлым и лёгким. В пространстве, где ищет питания дух

(воздержусь от своих объяснений, но верно, что все неверны) –

в пространстве есть пища как рай - и рай, ставший пищей.

…в жажде пищного рая…

Просыпается пламя, приносящее страшные сны.

Сны, однако, страшны все.

Но постой, драгоценный, не смерть ли мужатою девой тебя обняла,

не было ли то нападение вызвано запахом сна, источаемым нежною шеей?

Но зачем усложнять. Ворон, хлеб, виноград, женщина,

дальше – темница, отец.

Будто их нет. А посмотришь – и есть.

И есть-нет – существо ли? – одно сердце, два тела -

Уходит. Что до голоса, он точно есть. Звук как первенец. Первенец – голос.