НАКАНУНЕ ВОЗНЕСЕНИЯ

Ходи, Адам, по саду и ничего не бойся,

Господь в кусте шиповника весеннего седой,

в подряснике пасхальном - да что там - бел скворцом,

бел уткой-прихожанкой на лавочке недавней,

не смотрит, только видит в свои пятнадцать глаз.

А почему пятнадцать? Почти что человек,

как в песенке морской - и сундуки сокровищ.

Внутри почти прохладно. Однако свечи гнутся

от странного тепла.

Господь пока не входит внутрь храма.

Ещё сверкает что-то, что мы б назвали солнце,

ещё от листьев холод и в воздухе озноб.

А приконсёшься к коже - она почти чужая.

Её залить бы воском, но воска нет почти.

Господь сидит и смотрит, сложив свои сто крыльев.

А кто-то из приезжих и челюсти рассмотрит,

как бабочка - Господь.

Но ты, Адам, не бойся. Ты обо всём забудешь,

ты станешь вещи называть, чтоб не сойти с ума,

которого наверно и не было.

...Ты станешь там, где просят, даже когда не просят,

где отбирают пустоту, а прибавляют вещи,
где ноют и лицо, и локоть.

Но пока что тебе до маленького их мира?

Там есть, кто хочет сесть - на стульчик во время литургии,

кто хочет пить, кто рухнул от духоты на пол.

Так и не в храме: слабость, её подруга сила,

их спор велик: кто старше, а обе хороши.

Тебе, Адам, пока не надо плакать и сетовать,

не надо заводить будильник и прочее.

А что ты хочешь есть - так это все хотят.

И многокрылый Бог Господь у жертвенника ходит

в надежде пищи.

Только пища Бога вот это:

куст шиповника зацвёл, Адам идёт по саду,

из-за деревьев и не разглядеть.

А в нижнем тлеет ранняя обедня,

Господь взирает с лавочки в свои сто десять глаз.

А почему сто десять?