Алексея Яковлева называют Брахманом - возможно, за древний стоицизм. Что отлично видно и в его стихах: едких, угловатых, притчеобразных - как оригами. Бумажная причуда может развернуться - кажется, что сама собою - а тогда всплывает как мертвый со дня океана пугающий смысл. И среди лихой словесной вечеринки! Читатель взбешён: не тебе, скомороху, говорить о жизни и смерти. Ему бы свои дурацкие куплеты писать да с гитарой целоваться... Но тут: 


За пределом — предел, не медли,
Здесь не медь ли на трубах, пламень,
Запах жженого мяса въедлив,
Что ж, приветствую, цезарь, амен. 


Яковлев чувствует слово как гвоздь. Он показывает, что вокруг слова могут бушевать и враждебные вихри. Но слово они не сдвинут с места. Слово может вырасти, выпустить новые ветви (смыслы и полусмыслы). Может зацвести или покрыться грибами от ветхости. Но слово есть слово - не более и не менее. Яковлев умудряется показать, что не более - это ценно. И что не менее - это в той же степени ценно. Если одна из частей перетягивает, рушится всё, что висит на гвозде. Гвоздь может немного согнуться, но он не выпадет из гнезда. Почему это знает поэт? Вряд ли он снизойдёт до объяснений. 

В каждом стихотворении Яковлева стиль и мысли - на грани самой простой пошлости. Вполне простительной стихотворцу подростковой пошлости, но не умеренности, свойственной среднему ленивому уму. Риск - остаться вечным подростком, так и не сумевшим постигнуть великие тайны мира? Яковлев уверен, что поэт - всегда подросток, что он постигает тайны мира (то есть, присваивает их себе, как архаичный герой) и что поэту не нужно взрослеть в понимании ленивого человека. Поэт у Яковлева - личность-действие, движение, бросок, провокация. 


в безымянном мире крошится на пальцах слово
я вспоминаю строки из дзенской притчи
реки уже не реки, но рябь иного
в рысьих следах кроется нечто птичье 


Логоцентричность раздражает; странно,если бы она нравилась человеку, для которого зрение важнее слуха. Таков современный человек: ему гораздо более свойственно видеть, чем слышать. Логоцентричность мешает восприятию поэзии, сказали бы те или другие современные исследователи. Мысль отнюдь не новая, но всё же не до конца верная. Или совсем не верная, скажет поэт, и предложит, например, "жителя океана". Или же: "завари чайку, прогони собак". Пафос раздражает; Яковлев намеренно пафосен. И это не пафос изгоя или победителя. Если пафос Яковлева представить как линию, это будет вектор с направлением вверх, копьё. В этих стихах есть нечто подлинно шекспировское (а так же, для ценителей современной англоязычной поэзии - всё, чем ценны стихи их любимых авторов). Лубок органично сочетается в авангардом и... мультипликацией, что редко кому в современной русской поэзии удавалось. 


пускаю Бога на язык,
ведь «слово было...»,
и мир воздвигнулся на миг
и снова сгинул. 

и мы уйдем как та молва
о жизни тяжкой,
ведь растворяются слова
с одной затяжки. 


Стихи Алексея Яковлева напоминают мне стихи Мирослава Андреева, поэта трагической судьбы, одного из издателей самиздатовского альманаха "Майя", жившего во Пскове и Средней Азии. Это особенный, почти эпатажный, путь; но и традиция.