Стихи Марианны Ионовой как цветы мягкого сюрреализма, они почти ядовиты и оставляют ожоги. Яд этих стихов - не в мысли и не в тенденции мысли, а в смертельном балансе - как у живых людей - внешности и голоса. Лично я не знаю в женской поэзии, витающей вокруг меня как мартовский снегопад, более стильного и чистого явления. Ионовой удаётся выразить стихами (а не в стихах) - то есть, их внешностью и голосом, всей игрой - основное стремление (даже основной инстинкт) современной поэзии: сочетание нравственности и стиля. Стиль, так сложилось в двадцатом веке, на основах которого мы копошимся и строим - дело безнравственное. Ради стиля можно превратить человека в куклу. Ради стиля манекен оживает и убивает своего создателя. Стиль позволяет всё. Плохо играть музыку, плохо рисовать, плохо написать текст (даже безграмотно). Но добавьте пару-тройку фишек: дырку в майке, раскрашенные волосы - и уже не плохо, а стильно. Нравственность не нуждается в фантазии, как стиль. Он наслаждается своей наготой и весомостью. Ей не причинит вреда забвение, ей ни к чему о себе напоминать. У неё одной - ключи от дома, в котором мы все живём. Она не нужна стилю, он ей безразличен. Стиль боится нравственности, потому что ему нравится диспропорция, а нравственность до ужаса пропорциональна. Задача - чтобы стиль и нравственность хотя бы где-то пересеклись. И это у Ионовой в стихах получилось. Она пишет совершенно без рефлексии на предыдущие опыты (хотя бы Седакова), хотя конечно, это стихи так скажем "высокой начитанности". Пишет как поэтесса, которая пишет после того, как пролетели птицами стихи Гейде, Афанасьевой и Горбуновой. И эта абсолютная поэтическая злободневность в стихах Ионовой очень естественна. 


птицы автопортрет в витрине
только звон этот:
надо жить 

надо же 

ради почек точек
золотых 
синего 
ради неба
ради больного
кишечника ради
радостей прочих
ради серенький
голубочек запечатлел себя
ткнулся и
прозвенел 


Это речь, очень плавная стильная речь, почти без макияжа и жеманства, как можно было ожидать. Однако есть всё же ощущение куклы, манекена, вдруг, в один момент научившегося говорить по-человечески. И вот тут возникает уникальный нравственный момент. Эта кукла (скажем, словесная кукла поэтессы, которую та отчасти отождествляет с собою) полностью принимает человеческую жизнь и человеческие отношения. Она рада им, она рада быть человеком. Но люди чувствуют её кукольность - как раньше чувствовали нечисть - и сторонятся. Кукла для них - это то, что не будет страдать, если её предали, если её унизили. Он же кукла! Она не должна... и тут возникает переворот. Кукла действительно не ДОЛЖНА. ДОЛЖНЫ ей. Принять, показать лучшее в людях. Потому что она всё же гость, она не человек. Но кукла об этом не знает. Так в мире стиля, в мире манекенов возникает момент христианства - пусть неосознанного вначале, стихийного, но чистого. Кукла движется вслед за источником жизни: куда ты унёс Господа моего? Она как подсолнух; она этим страшна и беспомощна. 


Мои руки уже не будут пусты,
пока они держат то,
что не держат.
Пока их
держит ветер.