Могу назвать двадцать имён (а то и больше) авторов, работающих "с останками исторического авангарда" (не цитата но закавычить надо), но не буду. Потому что речь тут от отличии стихов Риссенберга от остальных; для этого "остальных" (а попадутся и мэтры) надо будет поставить на одну доску, а в этом месте (когда поставлю) рассказу о стихах можно будет очень больно вывихнуть сустав, чего я не хочу. Проще, не хочу давать брешь для тенденциозного толкования (именами), тенденций хватает своих.

Риссенберг пуританин и авангардист - а как в нём это сочетается, объяснить почти невозможно, и это самый высокий показатель - что невозможно объяснить. Интерес к стихам Риссенберга в Москве (Русская премия) возник скорее парадоксально, в пику, вопреки - чем осмысленно. Премирована была книга "Третий из двух", из которой можно было узнать, что поэт пишет длинные рифмованные стихи, отчасти похожие на баллады - а на самом деле книга была действительно о рождении "третьего" (не столько языка; повторяю, Риссенберг не настолько туп, чтобы все дороги свести к языку) - книга подводила к порогу мистики, и надо быть профаном не только в поэзии и мистике, но и в элементарной филологии, чтобы объяснять то, что объясняющего может унизить. На "Третьем из двух", как на Дантовом аде можно было бы повесить табличку: "не лезь с объяснениями, филолог, а то в лоб получишь". Русское, украинское и еврейское (что?) - дало нечто целое и неделимое, что и зафиксировано в стихах Риссенберга. Это книга не о поэзии как познании. Не о поэзии как средстве. Это просто поэзия, в довольно неожиданном ракурсе.

"Птахи Всевышнего" - возможно самая украинская поэзия в русскоязычной. Для Риссенберга настолько органичен переход от украинского к русскому, от русского к украинскому - а на дне всегда лежат иврит и церковнославянский - что аутентичные слова не задевают внимание неопытного читателя, а кажутся приметами известной понаслышке или знакомой при чтении Хлебникова "зауми". То есть, необычным звучанием весьма знакомых слов. Но - несчастье - оказывается, всё совсем не так. Другие слова, другие смыслы, другая земля. Как и Хлебников, Риссенберг достаёт из запыленного кармана уличной речи старые, почти забытые, уже неживые слова: мжичка (изморось, мга), кнотик (что-то съедобное, но точно не знаю). Но все эти экспонаты этнографического музея имени Риссенберга могут существовать и проявить свою полную силу только в присутствии ультрасовременных слов: апилак (капли и таблетки от простуды). Объём достаивают "скуфья", "глад" - а за ними возникают голографические конструкции: кнотик-уголёк, кругоземный.

Что ценно: Риссенберг не играет со словами, он описывает землю. И это нерусская земля, это Малороссия. Если перевести в графику (желательно трёхмерную) пейзаж стихов Риссенберга - будет то, что вы увидите в окно, путешествуя на раздолбанной электричке из Полтавы в Киев или в тот же фатальный для поэта Харьков. Риссенберг врастает в Малороссию, обладая и исследуя возможности современных коммуникаций (в новой подборке чётко отображено зрение интернет-человека; он для Риссенберга - виртуальный двойник, фокус, сквозь который врач - поэт - просматривает микроткани; это крайне важно). Опыт почти легендарный: богатырь, врастающий в землю, отсекающий голову разбойника мечом-кладенцом. Но что тут за враги - разве что фатальное как Харьков русское слово. Именно оно и является основой для микрохирургических опытов.

Нет, так житель Московии писать не может. Так может писать только автор, читавший в подлиннике Сковороду и воспринявший письма Сковороды как явление его личной национальной культуры. Тем более странными, чужими, претенциозными кажутся эти стихи - идущие как бы из будущего (отвратительное "как бы" тут вполне уместно). Читатель увидит, что в новой подборке Риссенберг использует уже немного другие предметы и средства для их изображения, увидит, что этих средств стало меньше. Новый опыт, по отношению к "Третьему из двух" - едва ли не минималистский.