| Вот такие страшные истории сама себе о самой себе рассказываю. А то кому ещё они нужны. Ну вот, про старшую сестру. Она высокая, бедрастая, вроде сильная. О людях (а тем более о женщинах) глупая не говорят, потому что. Но тут уж не знаю какие мухи у неё в голове. Я её в храм вызвала - поговорить со священником; она тогда всё волну на меня гнала: с лица земли сотру. Достала я её, так я кого угодно достану - это не дифференцирующий признак. Я вообще злопамятная. Но когда захочу, конечно, не всегда.
А тут смешное что-то, как кто-то высоко-высоко улыбнулся. Стоим мы, а фоне церковной лавки, где изделия мои в большом количестве, на витрине. И она так наступательно, аж ноздри подобно лепесткам степного растения колышутся, вещает мне: сколько можно у меня на шее сидеть, сколько можно, хорошо быть доброй за счёт других. Вечерня идёт себе и идёт, смотрю за эти свои изделия и вдруг смешно стало. Чуть-чуть, для удивления. И улыбнуться не могу, потому что удивительно, и гневаться тоже не могу, потому что просто больно.
Потом сестра сказала: ты хамишь мне, хамишь. И ушла из храма. Значит, нахамила. Покаяться надо в том, что нахамила. То есть, в том, как могла бы, если бы смешно не стало.
Матери говорю: мама, вот мои изделия в церковной лавке... А она мне: хорошо, а кредит брать будешь?
Тогда и пришла эта тяжёлая мысль: что ни делай, а человек на то, что и как делаешь - внимания не обратит. Косный очень. Как пошло однажды: сидишь на шее, так хоть дом купи им всем, всё равно на шее останешься. А про сестру ещё: она сапожки любила. И каждую весну-осень, пока в институте училась, у матери деньги очень даже агрессивно просила. На сапожки. Сто сорок рублей.
|
