Одного он боялся и в одном не хотел себе признаваться: игра шла вокруг очень дорогой ему вещи. Он сам, поддавшись сырому, хлюпающему чувству азарта, начал эту игру, и теперь ведёт обстоятельства к тому, чтобы остаться без этой вещи, которая для него была равноценная Зине и квартире. А вот почему? Саморазрушение? Да, только оно - и это его, Максов, характер. Всё хорошо, но надо сделать так, чтобы стало плохо. Вот этот курс – плохо – как будто указан какой Бегущей по волнам. Везде чудились границы, и эти границы надо было преодолевать, одну за другой, освобождаться от привязанностей. И в некоей книге, которая никогда написана не будет, ужасный белый махатма и гуру чревным голосом вещал: надо быть свободным, надо освобождаться от привязанностей. А ученик тащит на потрескивающей от усилий шее камень и вопит: я сжигаю свою карму, я сжигаю свою карму.

  Ни фига. Он, Макс, не сожжёт свою карму, и дневники всё равно останутся у него. Но как он красиво работает, дразня Руслана и Алекса! Как лицо у Руслана изменилось, когда он увидел эти записки, за которые на западе так просто и цента не дадут, но ведь можно подумать, что они стоят дорого, очень дорого, и Руслан таков, что подумал. Руслан любит взвинчивать: настроение, цены, он любит торговаться. Ну так пусть покажет, на что способен. А мы ему подыграем. Но зачем, зачем так обращаться с собой и дневниками? Он, Макс, что – не любил Алину, он что – ничем не дорожит. Но какая разница, какая разница, когда всё так бессмысленно.

  За полем зрения осталось и то, что он, Макс, не является единственным наблюдателем. Макс конечно знал, что он тоже объект, но самолюбие мешало. Даже если бы он задумался, как выглядит его поведение, да и он сам, со стороны, вряд ли у него сложилось бы верное представление. Но может быть Руслану удастся возбудить интерес к этим запискам давно умершего человека, ведь Макс всё равно об этом узнает. Останется чувство исполненного долга. Какой же он пошляк всё же, какой пошляк. Даже это: пошляк – думалось не без любви к себе.

   Кеша очевидно пришёл к Зине, ухаживает за ней. Он и посуду будет мыть, и потом просидит со своей тетрадкой в клеточку до утра возле Зининой двери. Смешно? Смешно, но этого не отнять: Кеша любил. Нелепо, смешно, недостойно – потому что такое унижение любить нельзя. Кеша кроме этого, готовки-мытья, ничего Зине предложить не мог. Хотя как сказать. Его странные, дикие стихи уже печатали в толстых журналах. Одна известная, лет пять назад ещё очень красивая поэтесса, с павлово-посадским платком на голове, который, кажется, никогда не снимала, так и сказала:

- Я с ним спала. Потому что прочитала его стихи, и не спать с ним после его стихов было невозможно.

  Роман был недолгий, очень нежный, но Кеша напора поэтессы не вынес. Поэтесса была невысокая хрупкая блондинка, замужняя женщина, а муж был очень верующим человеком. Расстались, но Кеша продолжал относиться к поэтессе с предупредительной нежностью. Однако стихи - это не всё, что Кеша умел.

  Множество бульварных газет печатали абсолютно выдуманные, но соблазнительные истории: про любовников, про привидения. Все их, под разными именами, написал Кеша. Редакторы газет разъезжали на иномарках, а Кеша довольствовался гонорарами. Деньги эти всё же позволяли содержать жену и сына, пушистого как обезьянка мальчика, которого Кеша баловал. Да и жену любил. Но так сложилось, что из семьи его иногда просто выбрасывало.

  Порой посреди общего тягучего арбатского веселья, особенно летом, Кеша садился на тротуар – глаза покрывались слезами. Юные красавицы смотрели на него, слушали, и им открывалась невесть какая драма, которая для Кеши была обыденностью.

- А вот у моей жены…

  Посвящение жене, одно из лучших и самых причудливых стихотворений Кеши, начиналось словом «сестра».

  Не то было с Зиной. Она была неприятна, почти враждебна. Но подобного чувства Кеша ещё не испытывал. Невозможно было быть такой привычной и домашней, но при этом повелевать всем и вся. Именно такая – только здесь и только сейчас. Два-три года, и таких женщин уже не будет. Появятся прекрасные страдалицы, железобетонные доходяги, которые возведут дома, откроют офисы, поведут всемирную торговлю и возвестят пришествие тотального траха. Милые, прекрасно устроенные и подправленные салонами красоты, несчастные и излучающие благополучие. Абсолютно пустые внутри. Бездарные как подборка стихов маститого поэта в последнем «Дне поэзии». Кеша видел таких в редакциях и на немногих вечеринках, куда приглашали его редакторы газет и журналов. Но Зина была не то.

- Гениальность в чистом виде. Воплощённая гениальность. Гениальность, наглядным пособием – что и как – изображённая в одном женском человеческом существе, ещё не знающем о том, что она на самом деле есть. Безвкусная, как вода из-под крана, ужасная как хозяйственное мыло – и великая, великая женщина.

  Часам к двум Зина начала готовить постели. Матрас был один - для Алекса, на кухне. Руслану Макс постелил у себя, на полу, спальник. Сначала вообще предложил половину своего дивана, но Руслан отчего-то отказался, и довольно резко. Квартира выглядела почти как несколько лет назад - половая жизнь. Постельного былья было немного. Алексу  нашлись чистая простынь и пододеяльник, что было прогрессом. Макс поморщился, вспомнив, с каким странным чувством принесла Зина домой новый комплект постельного белья. Она так давно ничего подобного не покупала, что даже не очень поняла, что именно купила. Как будто не постельное бельё, а антиквариат.

  Алекс, опередив Зину, оказался в ванной – принять душ. Кеша сказал, что уйдёт с рассветом, что стелить не надо, что будет писать, и попросил было машинку, но Зина отказала, хлопнула дверью. Через некоторое время вышла, держа в руке кусок розового мыла в красивой обёртке, сверкая загорелыми икрами под застиранной индийской туникой. На самом деле это была купленная на Киевском рынке за червонец юбка, просто очень длинная и почти прозрачная, надетая под мышки. В ванной ещё пахло Алексом. Везде, даже на небольшом помутневшем зеркале, были крупные брызги.

  Руслан всё же был пьян, хотя не сильно, и лёг на спальник без обычных возмущений. Хотя в его вздохах было что-то о диванах, видаках и новых альбомах Дэвида Бирна. Макс лежал на животе под настольной лампой и в который раз перечитывал плохого качества ксерокс с перевода «Негативной диалектики» Адорно.

- Врубы. У него были врубы. Канал.

Врубы значило - откровения. А канал - такое состояние сознания, при котором эти откроения возникают во множестве.Немного смешно говорить "откровение" там, где скорее подходит "концепт" или "аксиома". Но Макс научные термины недолюбливал, потому и возникли эти "врубы". Именно врубы. Если один "вруб", то не интересно. Это как в игре, где надо набрать, скажем, тысячу очков. Если сотня - прилично. Если одно - смешно.

  Руслан проснулся внезапно, как будто кто его подбросил. Посмотрел на часы – пять. Всем говорил, что это швейцарские часы, а это была отцовская «Слава», просто циферблат – китайский, ремонтировал ещё в Сибири, у китайцев же. За дверью прошёл сквозняк, но странный: будто кто небольшой босиком. Руслан знал, что Кеша не спит и подумал совсем просто: до ветру пошёл. Мне бы тоже надо.

  Но тут же вспомнил, зачем он здесь и что подарил ему прошедший день: записные книжки Алины. Они у Зины в комнате. Руслану и вправду казалось, что тёмные Зинины глаза выражали вечером влечение и симпатию, что она ещё не вовсе забыла, что было между ними. Для Зины невозможно было так просто, за четыре года забыть всё пережитое. Он ведь был у неё первым. А она ему нравилась тогда – нравилась и сейчас. Тогда была малолетка почти, глупая, неумелая. Но потом – очень и очень ничего. А вчера – так просто красавица. Как странно с этими женщинами. Пока их нет, ну, или её – ничего особенного. А вот когда появляется – не оторвёшься. Макс вдохновенно сопел, лёжа головой на каких-то листах, хотя лампа была выключена. Это Руслана насторожило. Если бы рыжего действительно сморило, лампа горела бы. Однако джинсы валялись возле дивана, спящая фигура была завёрнута в пододеяльник, а не лежала на покрывале, как помнил Руслан перед сном. Значит, Макс действительно собрался спать, а потом решил ещё почитать, но сморило, и свет выключил. Поскольку был выпивши, про листы забыл или там было нечто очень ему дорогое. Подходить к спящему, проверить, насколько крепко спит, Руслан не рискнул.

  Встал, скользя вышел за дверь, далее заскользил к сортиру – там было свободно, однако вода шумела – сделал всё, что нужно, а в ванной остановился – подумать, решиться. Помыл руки, поплескал водой в лицо и посмотрел в зеркало. Там отразилось нечто довольно приятное, темноглазое с остреньким подбородком и чувственными тенями на веках – недосып, недосып. Руслану не шла бледность, а сейчас он был бледноват. Ну да ладно.

  Будет или нет шум из-за пропавших записей, Руслана не волновало. Он опасался только быть пойманным на месте. Даже то, что дневники никому на самом деле, кроме Макса, не нужны, что такого добра много – Руслана не остановило. Он был абсолютно уверен в себе, что сможет очаровать дневниками какого-нибудь звёздного продюсера - дайте только добраться, дайте только визу. Но и относительно визы Руслан был спокоен: Лиза сама назначила день регистрации брака в Осло, а её отец всё готовит для этого, и в начале сентября уж точно будет Осло, а не Москва.

  Кеши в прихожей возле Зининой двери не было. Ушёл, наверно. Метро-то открыто; вот сейчас и открыли. Но дверь в Зинину комнату была приотворена, как будто кто вошёл или вышел. Это насторожило, почти напугало, но и привлекло, ужасно привлекло. Руслан оказался парализован – но всего мгновение. Назад идти смысла не было. Как некогда перед выходом на сцену с еле починенной гитарой, вдохнул, и шагнул в комнату Зины.

  Внезапно вспомнилось, как они шли под дождём, она – босиком, держа в руках дурацкие лодочки из детского мира, а он пел:

- I want you.

  Потом догнал её, поднял на руки, попытался закружить, но не хватило сил, опустил на землю – неловко, в лужу. И сказал, задыхаясь от какого-то странного счастья:

- У нас с тобой не венера в гороскопе совпадает, а нептун. Это сильнее.

  В комнате Зины не было, зато сидел Кеша, на стуле у стола и смотрел в окно. Перед ним лежала тетрадка, на стопке таких же тетрадей, его ручка затерялась среди ручек и карандашей, которыми Зина подчёркивала ошибки.

  Глаза Кеши поблёскивали из сумрака. Руслан и представить не мог, что у Кеши такой взгляд. Рентгеновский.

- Хорошо здесь, - сказал Кеша, - я раньше никогда не был в этой комнате. И вид из окна чудный.

 Затем встал и вышел. Но уже за порогом комнаты (порога не было, был след от плинтуса) оглянулся и посмотрел прежним, совсем не Кешиным, взглядом. Руслан остался один в комнате. Теперь было всё равно, что его засекли. Надо было искать дневники, пока Зина не вошла. Долго искать не понадобилось: коленкоровый ежедневник с торчащими в нём листами, сложенными пополам, лежал на подоконнике. Руслан схватил, раскрыл, начал читать. Это была первая часть. В перепечатке – вторая и третья, насколько он смог увидеть. Где второй ежедневник и синяя тетрадь для записи кулинарных рецептов, выяснять времени не было. В любом случае, часть оригинала - у него. Руслан засунул ежедневник за пояс джинсов, вышел из комнаты и… пошёл на кухню. Выпить чаю. На кухне оказались Кеша и Алекс. Кеша насыпал в турку молотый отечественный кофе. Чашек было три. В ванной кто-то был: шумела вода. Судя по всему – Зина. А Макс что - спит? Внутри у Руслана похолодело: так он и поверил, что Макс спит. Но что же тогда он делает?