КСАВЬЕР

«Горе мне, мать моя, 
что ты родила меня человеком, 
который спорит и ссорится со всею землёю! 
Никому не давал я в рост,
 и мне никто не давал в рост, 
а все проклинают меня».
Иеремия, 15,10

*
Неподвижный глаз хранил тайну. Другой, подвижный,  подсматривал за собеседником. А собеседник, сам того не зная, пытался разрешить загадку остановившегося глаза. 
Онемевшее око покрылось тонкой белизной, опасным инеем. Оно вглядывалось в какую-то неведомую щель. Где именно проходила эта щель, насколько она большая — неизвестно. Немой глаз поддерживал здоровый глаз, как поседевший в  битвах товарищ, нашёптывал нечто молодому. Но что именно нашёптывал — собеседник так и не услышал. 
Белёсый глаз прятался под веком. Так что, на первый взгляд, роковой разницы в глазах не было заметно. Но если Ксавьер смотрел влево или вправо, веко над ним как-то неестественно топорщилось, ресницы расходились веером. Глаз выглядывал из-под века эмалевым моноклем, закрашенной лампочкой. 
Глаз вопрошал всегда одно и то же. Но что? Этого и сам Ксавьер не мог бы сказать. 

*
Его забирали пасмурным утром. Ветер сильным взмахом пригнул деревья к земле и копошился в поредевших кронах. Сухие листья гремели, как гремит листовая жесть. 
Вдруг — жаркие тела коней вырвались из холодного потока и швырнули себя  сквозь чёрный лес. Одинокая, невиданных размеров, черная птица закружила над прибежищем Ксавьера. 
Они ворвались в утробное тепло дома, и с ними — озноб, холод и тревожное гудение в воздухе. Облачённые в ловкие серые формы, которые были усыпаны чем-то блестящим. Зеленовато-чёрные тени. 
Ксавьер не стал прятаться. Только смотрел, как они окружили его, как замерли у двери. Слушал, как другие рассыпались вокруг дома. Звуки шагов, чавканье резины по слякоти и прелой листве. 
Его связали и обыскали. Конечно, ничего не нашли. Но у него ничего и не было. 

*
Ксавьер — не настоящее имя. Его звали Антон. У него была и фамилия, и родители, и любимая сестра. И любимая женщина. Когда-то.
Теперь уже несколько лет он жил один, не желая человеческого присутствия. К нему наведывались двое-трое существ, таких же, как он. С того времени, как в нём угнездился новый, опасный интерес, он выбрал уединение.
Жизнь его запеклась стремительно, в рискованный орнамент. Прежде, чем он нашёл наслаждение — выходить затемно из убежища, слушать предутренний ветер, карканье ворон и гул далёкой железной дороги. Железнодорожная станция находилась километрах в десяти. Именно туда, к одному и тому же утреннему поезду, Ксавьер спешил каждое воскресенье.
То, что происходило с ним после, можно назвать фантастикой. Или наваждением. Но это происходило каждое воскресение, в одно и то же время, с поправкой на опоздание поезда.
Ксавьеру в его берлоге редко снились сны. И так было долгое время. Но теперь, в последнюю неделю перед Пасхой, сны возникли снова, полные, отчётливые, яркие. Он видел заново все повороты своей жизни. И снова пережил их. Правда, во сне. И только после своего появления на железнодорожной станции не видел себя. Словно бы это время отделяла от остальных времён непроницаемая завеса. Но остальное он видел ясно-ясно.
И теперь, накануне казни, в четырёх стенах, в промозглом корпусе, он видел себя прежним. До рокового утра на железнодорожной станции. 

*
Вот он с родителями и сестрой в каком-то летнем парке. Огромный плед, ослепительные салфетки, чай с лимоном из термоса, бутерброды с копчёной колбасой, маслом и зеленью, искусно приготовленные сестрой. Голые локти сестры, её круглые колени мелькали перед его глазами, завлекая в какую-то жгучую игру. Вот они с сестрой бродят среди кустов и травы и он тайком гладит её острый локоть с огрубевшей кожей, стремясь проникнуть в ласковое тепло сгиба. Она постарше него. Её зрачки удивлённо расширились, она смотрит из-под модной кепки холодно и странно, словно предлагая ему нечто большее. Потом рыбий рот её округлился, она сказала что-то, и от слов её он, криво ухмыльнувшись, уполз к родителям. 
Вот он нетерпеливо ждёт, когда же мама и папа уйдут в лес. Ушли. А он залез в мамину сумку и, покопавшись в ней, достал маленькие жёлтые таблетки. И тщательно растёр их ложкой об ложку, как мама разминала в детстве аспирин. Порошок засыпал в чашку и налил чай. Не слишком горячий, но очень сладкий, чтобы не было заметно привкуса. Чай налил покрепче, чтобы действие было сильнее. Он поджидает сестру.

*
Ксавьер очнулся и поймал себя на том, что это делал кто-то другой. Сейчас он не сделал бы этого. Он спрашивал себя: не сделал бы я этого сейчас, потому что её отказ вызвал бы во мне отвращение к ней? Или почувствовал, что её локти с детскими ещё синяками и голени в комариных укусах ему сейчас отвратительны? Нет! Он спрашивал себя: не сделал бы он этого потому, что, будучи сильней, просто повалил бы её на землю? Нет! Тогда он поступил так, потому что в нём было желание и цель. Сейчас и желание, и цель не возбуждают в нём ничего, кроме тошноты. 

*
Она пришла, удивлённая отсутствием родителей, и села. Вид у неё сразу стал кроткий, послушный. Он ласково и примирительно заговорил с ней, и они беспечно болтали ещё несколько времени. Как он и ожидал, она выпила чай. И очень скоро заснула.
Теперь нужно было действовать. В точности то, что происходило потом, он не помнил. Он помнил, что волок сестру по мокрой траве, в лес, отчего её платье задралось, и рыхлые белые ляжки покрылись полосками от грязных стеблей и листьев. В лесу он бросил её посреди цветов, на поляне и всё ползал по её похолодевшему телу в растрёпанных одеждах. Всё прыгал, как на кукле, жалел и плакал. Покуда его вдруг не закружило и не опрокинуло куда-то.
Дома все молчали о происшедшем, словно бы ничего не случилось. А он с наслаждением вспоминал тёмные, полные ужаса глаза сестры. Она открыла их и, увидев над собой его искажённое лицо, снова закрыла их. Он остался доволен собой. Но это было тогда. 
*
Теперь Ксавьер испытывал только приступы отвращения. Его мутило не столько от себя самого, сколько от своих собственных действий. От того довольства, которое они доставляли ему. От своего собственного самодовольства. Этот пацан сильно пакостил вокруг себя.

*
Потом — Луиза. Кажется, тогда ему было лет двадцать. Он учился где-то, умел ходить в магазин без денег и возвращаться с полной сумкой. Он воровал. Легко, и даже не по причине нужды. Скорее — ради праздника. Ему нравилось покупать и курить анашу. Потом он стал её продавать, умело «выкраивая» себе порцию. Он легко и ловко научился играть в карты на деньги, и скоро у него появились свои «лошади». Однажды, напившись, он, желая что-то гениальное совершить, угнал автомобиль. Неизвестно как появились  и покупатели, причём, заплатили не скупясь и сразу.
Ксавьер много пил и сладко ел. Домашние молчали. Сестра вышла замуж и не показывалась дома. Конечно, её отсутствие было связано с ним. Мать и отец упорно делали вид, что ничего не случилось.
И тогда он встретил Луизу. Теперь Ксавьер не помнит о ней ничего, кроме того, что это женщина с хриплым голосом и едва ли не вдвое него старше. Рябая, кровоточащая от прыщей кожа на её щеках, скрытая гримом, в полусвете сияла бронзой.  Она избавилась от этих прыщей чудом, и лишь тогда, когда приняла его. 

*
Ксавьер упорно пытался вспомнить все мелочи, и не мог вспомнить ни одной привлекательной. И тогда он попытался прекратить поток воспоминаний. Но они снова  нахлынули, как слова утомительного диктанта. 

*
Светловолосая, точёная, в красном, с модельной причёской и в модельных же туфлях, она проходила мимо их аудитории в медкабинет. Проходила, кажется, нарочно. Или не нарочно. Так получалось. От этого Ксавьер испытывал острую досаду и поначалу недовольство на неё. А сейчас он не обратил бы на это внимания. И, вспоминая себя тогдашним, тоже не придал бы этому особого значения. Но Нечто сидело на пороге и прицельно щурилось в него. Так или иначе — Луиза довела его до бешенства своим красным платьем.
Ксавьер дождался перемены, выбил стекло в туалете рукой и, истекающий кровью, вошёл в медкабинет, ловко закрыв за собой дверь. Луиза тут же всё поняла и не сопротивлялась. А потом, нагло разоблачившись, мылась над раковиной. Ксавьер глядел на её жёлтое тело и думал, что, видимо, до него не раз поступали так же. И так же будет после него. Но это не волновало. Его не привлекало её тело. Он сразу же возненавидел её запах, запах табака, дезодорантов и женских испарений. Возненавидел рубцы от белья на теле и нарочито гладкие ноги. Он вообще предпочел бы обойтись без её близости. Но чей-то роковой голос нашёптывал ему, что истинного наслаждения он может добиться только через неё. Луиза не была наслаждением, но стрелочкой на дороге к нему. Желания Ксавьера по-прежнему оставались зыбкими и неопределенными. 

*
Отношения с Луизой возымели продолжение. Но во всё время их странного романа Ксавьер был уверен, что она мстит ему. За то что он добивается всего, чего хочет. Внешне их отношения выглядели так, как будто дама издевается над неудачливым поклонником. Но Ксавьер знал, непонятно откуда, что она вполне подчиняется ему, и все её насмешки не задевают сути. 
В это время он пристрастился к игре. Ему понадобились большие деньги. А после — и к другим вещам, более однозначным. Он не чувствовал, чтобы Луиза стала причиной всему этому. Причиной было Нечто, а Луиза была лишь мелкой ассигнацией. Впрочем, в размере его судьбы достаточно крупной.
Уверенность в её близости, привычность её тела помогали ему впиваться в мир. Любой шаг свой он совершал, словно не выходя за рамки её тела. И удивительно — в окружающем его мире вещей не было ничего, что выходило бы за них. Ксавьер точно знал, что Луиза не приняла к себе ни одного мужчины почти за всё время их отношений. Мелкие исключения только забавляли его. 

*
Прошло некоторое время, и он услышал новый ветер. Нечто, занимавшее исподволь его мысли и чувства, проснулось и открыло глаза. Луиза казалась теперь изображённой на плоскости. Его собственные действия обернулись к нему подкладкой, лишенной прежнего блеска и прелести. Всё приобрело будничное, унылое звучание.
В тот день, когда Луиза, топая вершковыми каблуками, кричала ему:
— Уходи! Амёба! Дьявол!
Ксавьер как раз обдумывал план отступления. Однако, внезапное и воспалённое чувство погнало его куда-то перед рассветом, в дождь. Он плохо помнил, как угнал машину, как ехал по шоссе прочь из города. Как подобрал с обочины некую вымокшую девицу битнического вида. Как вёл с ней долгий разговор, полный косвенных оборотов. Как услышал, что ей нужно то же, что и ему. И поступил с ней как с Луизой, только уже без стёкол. 
Теперь он морщится, вспоминая это. Ему не нужны были унылые слёзы девицы, ни её грязные бёдра. Но так получилось. 
Он придушил её, закрыл в автомобиле, а машину пустил по дороге на большой скорости. 

*
Так Антон (тогда его ещё звали Антоном) оказался на небольшой железнодорожной станции и встретился с Ксавьером. Да, всё было именно так.
Ксавьер подошёл и сел рядом, совсем просто. Они заговорили ни о чём; просто болтали. Но Антон всё время слышал, как у него сосет под ложечкой. Наконец, Ксавьер сказал:
— Сейчас подойдёт поезд дальнего следования. Из него выйдет пожилой мужчина с рюкзаком. Ты подойдёшь к нему и заговоришь. Потом возьмёшь его рюкзак. Во время разговора может произойти нечто. Но ты не удивляйся: кроме тебя этого никто не увидит.
Ксавьер ушёл, оставив это странное обещание. Прошло несколько мгновений, и  действительно подошёл поезд и Ксавьер сел в него. Антон остался на платформе. Вдруг из предутренней темноты донеслось: 
— Ксавьер!
Кричала женщина. Антон обернулся. И понял, что зовут его. Что теперь он — Ксавьер. Это имя понравилось ему. Настоящее имя!

*
По серебристому перрону, Ксавьеру навстречу, шел человек с рюкзаком. Человек в туристской ветровке и болотных сапогах. Ксавьер выступил из тени дерева и выжидательно посмотрел в лицо приезжему.
Удивительно! Иногда взгляд человека мы помним отчётливо, но черты  лица  как бы стираются из памяти. Человек с рюкзаком поднял голову. Взгляд был удивленный, вопрошающий. Эта встреча длилась меньше минуты. Потом человек с рюкзаком зашатался, поднял руки и старательно начал тереть ими глаза. Потом снял рюкзак и схватился за живот, словно у него там произошли внезапные сильные боли, застонал и — слег на мокрый асфальт. Тихо, как падает лист. Ксавьер подошёл и взял рюкзак. Ему не нужно было доказательств, что хозяин рюкзака мёртв. Однако, верный чему-то вроде привычки, настороженно заглянул в лицо упавшего, таращившееся прямо на фонарь. Человек упал на бок. Белая плёнка, узкие зрачки, посиневшие губы. Сердце, может быть, ещё бьётся. 
В рюкзаке  не оказалось ничего, кроме теплой одежды и съестного. Ни документов, ни денег.  Но Ксавьеру не нужно было ни денег, ни документов. Он тащил рюкзак  через болото, сам не зная, куда, ведомый одним лишь тоскливым инстинктом. Он не помнил ни сырости, ни ноющего холода, ни кровавых глаз одичавших и голодных псов. 

*
Лачуга показалась вдруг, совсем ветхая, где-то в рощице на островке посреди сырого торфяника.
— То, что нужно, — сказал Ксавьер. И вздрогнул от собственного голоса. 
Всю неделю он чинил свой дом. Потому что знал: еды хватит ровно на неделю. А потом снова произойдёт то же. Ему не нужны были инструменты, он прекрасно обходился без них. Однажды он даже вымылся, несмотря на дождь и холод, в ближайшем роднике.  Здесь, в торфянике, родников оказалось множество. Его любимый проходил под горой. Ксавьер раскопал углубление своими широкими руками. Так получилась купальня. День убегал за днём, полный хлопот.

*
Накануне днем его одолел сон. Во сне он увидел коней без всадников, мчавшихся сквозь чёрный лес. Проснувшись, Ксавьер поймал в себе странное чувство, что ему теперь ясно, что с ним происходит. Хотя не совсем. 

*
Ночная история повторилась с пожилой женщиной, в точности. И ещё повторялась, много раз, с разными людьми. И каждый раз накануне снился ему этот сон, с конями. Но в этот раз сон был особенно отчетливым. Кони неслись по легкому инею.

*
Пойманный Ксавьер нисколько не тревожился. Он не протестовал и не говорил ни слова. Ему задавали вопросы, и он отвечал только «да», ничего не прибавляя от себя. Его заперли в одиночку. И здесь он ощутил, как ему стало легче. Ощущение свободы пришло внезапно. Ксавьер словно ждал этого всю жизнь. Не ждал, а, скорее, предчувствовал. Ему невероятно хорошо было есть капусту, пить компот или жидкий чай. Убираться, аккуратно складывать вещи, и так далее. Но иногда он лежал целыми днями, ничего не делая, в полусне, и всё видел себя прежним. До железнодорожной станции. Что случилось потом — он никак не мог вспомнить. Но что касается прежнего, без сомнения, это был он.  Этот же человек теперь мыл пол в камере, мыл посуду, молча (он словно бы онемел), и думал. Он ждал решающего вопроса. Охранники за дверями шептались:
— Жить хочет! Дурилка.
Ксавьер, когда его очередной раз вызвали для допроса, подняв лицо, мирно попросил. Своим обычным голосом:
— Позовите священника.
Следователь вроде бы согласился. Ксавьер не знал, на какое число назначена казнь. Но что назначена — он не сомневался. И даже несколько радовался, если это чувство можно назвать радостью. Он ждал. И прислушивался к шагам. Он не ждал так даже Луизу.

1997-2005