СОЛДАТЫ БОЛЬШОГО УХОДА
«Аквариум» открылся мне намного позже, чем, например, «Пикник». Что странно, потому что «Синий альбом» и «Треугольник» предположительно должны звучать у изголовья моего девичества – начало восьмидесятых. Однако по-настоящему я начала слушать «Аквариум» после тридцати пяти. И с совершенно неожиданного «Электрошока», который, впрочем, знала и раньше. «Электрошок» - таким «Аквариум» был для меня до моего знакомства с ним, и таким остался. Осознание собственной безответности перед всем происходящим – как если бы на моих глазах совершалась катастрофа без начала и конца. И в ней была моя – нет, не вина. Жизнь. В этой жизни ничего не теряется, и не могло бы потеряться, так как живых и мёртвых нет. Так разрушенный дом прорастает сквозь новый - как молодые веточки прорастают сквозь заводскую стену. «Аквариум» для меня - и Андрей Романов, и Ваня Воропаев, и Саша Куссуль, иконописная красота которого порой затмевала сияющий лик БГ. И божественный Гаккель, и цветущий стихами Джордж с его всегда немного отрешённой улыбкой. Всё их великолепное шествие шло сквозь БГ, которого порой словно не было, а порой казалось, что он ненавидит всех и вся.
Дюша по моим скупым воспоминаниям напоминал и Джерри Гарсиа из классической для калифорнийского рока «Grateful Dead», и ещё гениального экстремиста из “MC FIVE”. Саша Титов неотвратимо напоминал о “Doors” и Робби Кригере, так что приходилось вытравливать из себя астрологию, потому что БГ – стрелец, как и Моррисон, и на одну точку моего пространства-времени приходится слишком уж много совпадений. Саша Ляпин не напоминал никого, но было странно – что делает человек с такой внешностью и такими руками в Питере, каким я его помню, когда Сайгон только закрыли? Это было великое нарушение часового механизма обыденности, но где-то на границе зрения снова и вдруг возникала рыжеватая прядь БГ. Вспорхнувшие было вещи возвращались на свои места. Да, именно здесь. С помощью «Акустики». С помощью «Электричества». И конечно символичной для «Аквариума» «Ихтиологии», к которой как к альбому у меня с некоторым лишком стойкая симпатия.
В пятнадцать я знакома была с песнями и голосом Владимира Высоцкого (его слушал отец едва не с моего рождения). Самостоятельно разыскала и полюбила песни Булата Окуджавы. Затем настал черёд «Пикника» («Иероглиф») и «Чёрного кофе» (конечно, «Владимирская Русь»). Это было так сказать первое знакомство с рок-н-роллом. Тогда же возник Галич сего вьюжным «Когда я вернусь». The “Beatles” изменили моё представление о музыке и задали новую систему координат. Но моя так сказать девственность принадлежала русскому року. «Наутилус» сразу же набил оскомину, а вот «ДДТ» пошёл, да так, что я почти всю стипендию и зарплату библиотекаря - минус налог на бездетность - тратила на билеты. Спешила быть то там, то здесь – «Крылья Советов», «Динамо», «Олимпийский» - в новом пальто и нелепой шляпе, в выношенных сапогах и старом плаще. «Зоопарк» сразу же занял верхние позиции в моём девичьем рейтинге, но это было уже всерьёз. Появилось тревожное, пасмурное ожидание. Чего? Что для меня, с незаконченным музыкальным образованием, была музыка? Ведь мне даже никогда не хотелось петь и играть рок. Но было чувство, что за первым блюдом последует второе. Я была голодна, и пожирала музыку, как пожирала любимое мороженое, разложив по ящикам формуляры в библиотеке.
«Аквариум» с БГ оставался где-то на уровне вытянутой руки, которую я так и не протягивала. Приятно было принимать душ в чужой квартире, запустив бобину с «Детьми декабря» или смотреть с бутылочкой пива знаменитый клип с «Поездом в огне». Хорошо было едко улыбаться, слушая рассуждения молодого бизнес-инженера о величии Крымова и ничтожности Бананана. Тем не менее сидящая во мне слепая осторожная сова не впускала ни инженера, ни Друбич в Ялте, ни Бананана. Однако порой, в самой середине ненормированного рабочего дня, возникали странные молнии: «Ты можешь спросить меня, где мой новый красивый дом, ты можешь цитировать Брайана Ино с Дэвидом Бирном». Я уже знала, кто это такие.
«Наши руки привыкли к пластмассе, наши руки боятся держать серебро». Эта строчка на самом-то деле обладает уникальной подлинностью и поэтической новостью, но за общим мнением, что, мол, БГ пишет намеренно туманно, - конкретность поэтических опытов терялась, а зря. «Я отвечу загадочно: ах, если б я знал это сам» - приводилось в пример на мои возражения и подавалось как самоопределение.
Немного раскрою, что думала и думаю о конкретике поэзии БГ. Итак, «наши руки боятся держать серебро». Здесь благородный металл вполне метафоричен. Но «инженеру на сотню рублей» (мои родители получали 120 плюс премии) ясно было, что в плёнках (с которыми имеют дело почти все инженеры) есть именно что серебро. И его можно получить, промывая плёнку. Добыча серебра из плёнок, которые надо сдавать, каралась законом – статья «должностное преступление», с соответствующим сроком. Итак, наши руки боятся держать серебро. Отвечу строчкой: наши руки боятся гладить вола на молотильне. Серебро – чистота и свобода, за которые можно попасть под суд. То есть, изначально светлый и неповреждённый социумом (по мне так грехопадением) образ преступен! Да это же бодлерьянство! Это же проклятые поэты, включая Валери и Малларме, что меня тогда так страстно увлекало! «Серебро» найдено.
Потом, когда во мне уже поднялись глухие металлургические леса Александра Ерёменко, и ещё много позже, когда молодая поэтическая поросль побежала навстречу с транспарантами из «Нефти» Алексея Парщикова (почти ровесника БГ, кстати), мне стало ясно, как много удалось БГ в новой поэзии. С этой точки зрения её пока не рассматривали.
«Рок» Алексея Учителя оказался чем-то вроде инструмента жертвоприношения. То, что фильм понравился и вызвал безотчётное доверие, а в конечном итоге - повлиял на выбор образа жизни, родственниками к сведению не принималось. Они посчитали, что я пошла не по той дорожке. Иначе и быть не могло. Но даже сейчас, восстановившись и переменившись после серии разочарований, повторю, что это был киношедевр. В частности, работа оператора. А в работе оператора – уведённый в непроглядную тьму лик-профиль, от которого остался казачий сибирский нос, разрывающий эту минусовую экспозицию, и небольшой голос. «Мы молчали как цуцики, пока шла торговля всем, что только можно продать, включая наших детей». Откуда я знала, что мне предстоит всё это наблюдать, за исключением детей? Но раз прослушав «Поколение дворников», я уже знала, что торговля ещё будет, и я её увижу. Прошедшее в «Аквариуме» неизбежно попадало в будущее. Дальше нос немного сбивался с ритма, немного путал слова. Несмотря на сбивчивость, ожидание закончилось. Почти сразу же нашла кинотеатры, где шёл «Рок» и занялась осмыслением поступившего материала.
Пара-тройка сладких смертельных месяцев неопытного хипежа прошли под «Равноденствие» и «Десять стрел». На Арбате и в Питере являлся архангелом фатально солнечный Воропаев. Тогда же музыкальные знакомые, которые возникли из воздуха, как эльфы (они были всегда, но я не видела их) украсили мой слух разноцветными историями из жизни звёзд питерского рока.
- Например, песня про печального матроса. Дюша на кухне ночью, швабра рядом. Хотел пол помыть, но задумался. Вот и сидел до утра с гитарой.
Общественное системное пионерское мнение тогда БГ не жаловало: надменен, якшается с американцами, талант продал. Мои личные впечатления этому никак не соответствовали. Впечатления шли только от документальных фильмов. Не могла осознать, почему, но инстинктивно избегала концертов «Аквариума», словно в этом было нечто, моим принципам противоречащее. Однако «Аквариум» слушала. В одиночестве. Снимая всю возможную защиту. Я так и не научилась воспринимать БГ отстранённо.
В одном из фильмов БГ сидел в тесной комнатушке, как моя, по нему ползало дитя, Глеб, а лицо у БГ – «когда я вернусь». Нет, не тоска. Почти иконописное лицо. Рыжая через всё лицо прядь и рельефный нос, конечно, раздражали, как и яблочный, скорее женственный, оттенок кожи. Возникал почти ангелический образ.
О Боуи, его поездке в СССР и его музыке тогда я уже знала. В Боуи было много того, что для себя определила как «естественная игра». Но в БГ и прядь чёлки, и цвет её – игровыми не казались. Складки усталости нисколько лика БГ не портили, да и сейчас он для меня почти не изменился; годы - не возраст. Но в тот момент, когда я смотрела, как Глеб ползает по БГ на экране, и пыталась восстановить в памяти мгновенное зрительное впечатление. Внутренний индикатор остановился на отметке: такое лицо может быть только у человека, преодолевающего огромное сопротивление.
- Да, - согласилась я, - двойное. Извне и изнутри.
Позже, когда, наконец смогла понять, что делали «аквариумисты» в те годы, и что для меня самой значит «Аквариум», мне приснился сон, который больше не повторялся, но который отчётливо помню. Божественно прекрасный Гаккель, цветущий радостью Джордж с влажными вишнями глаз, и БГ - в синем.
Гладенькая аннотация Вознесенского на конверте известного мелодиевского винила («Равноденствие») оказалась всё же абсолютно точной. Хотя это выражение: «беспечный рок-стрелок» - меня не на шутку рассердило. Тогда я переводила Моррисона, «Американца на молитве», распечатанного на хрустких широких ЭВМ-овских листах с перфорацией. Там тоже было: «я ведь стрелец, а это побольше астрологии». Но было лестно, что Вознесенский принял БГ. Словно бы о моих стихах так сказали.
«Музыкальный ринг» удачно пропустила (дело было в 1985, а тогда об «Аквариуме» у меня было самое общее понятие). В 90-м БГ играл уже совершенно другую музыку, а в 93-м вышел «Русский альбом», который я игнорировала лет десять. Чувство пионерского протеста во мне отвергало как «Гражданскую оборону», так и «Аквариум» - как несостоявшиеся крайности.
Много позже понятно стало, насколько трудный и смелый поворот сделал «Аквариум», записав «Русский альбом». В той стране такая музыка и с такими словами была как прыжок с крыши без страховки. Альбом с русской темой немногие слушатели были готовы принять – в нём видели заигрывание с властью, конъюнктуру, консерватизм, творческую слабость. Но я заметила, что хотя бы мои знакомые, любящие «Аквариум», буквально влюбились в эту новую музыку. Я тоже, но я была настороже. «Табу» и часть его, прекрасный винил «Радио Африка», казались мне только началом действий масштабных и грозных. Музыка уникальная – плотная, тяжёлая и при этом сладкая, неотвратимая, медовая музыка. В «Русском альбоме» мёд перешёл в иное качество.
В 90-м я прочитала о концерте 1983 года в Тбилиси и послушала запись. Ту самую, которой дадут имя «Электрошок». Подчиняясь упрямству, продолжала хвалить «Каменный уголь» и «Деревню» с «Аделаидой», но с «Сентябрём» уже ничего не смогла поделать. Так что мой «Аквариум» начался с «Электрошока», как уже сообщила выше.
Эта музыка с волнующимися как отражение в холодном заброшенном пруду сырыми гитарами и совиными ударными могла бы стать ночным владением Лесного Царя. В этих звуках были и Эдгар По, и Гюго с его Жанов Вальжаном, и прародительская красота, в которой макошья вышивка возможна на церковных рушниках, и совершенно не противоречит ирландским праздникам. Здесь всё было дико, строго и совершенно неоспоримым, нетронутым совершенством.
Вся семнадцатиминутная композиция напоминала киплинговского питона Каа. Медленно передвигающегося, меняющего кожу и однако остающегося прежним. Раскачивающийся ритм воображение рисовало в виде огромной змеиной головы, больше похожей на драконью, но всё равно змеиной. Понятно, что «я сохраняю покой». Однако вновь приходилось отгонять от себя астрологию, и возвращаться к музыке, подобной которой я ещё не слышала, а тогда я слушала очень много, и плакала под «Doors» – именно что от красоты. Сама строчка («мы никогда не станем старше»), ставшая мемом, на мой слух диссонировала с общим впечатлением от композиции. Сознание выделило в этом музыкальном питоне хвост и голову, впрочем, в вещей темноте аквариумного сада весьма условные. «Наши секреты стали шрифтом на стенах,/ наши подарки подвержены ценам». Это голова, смотрящая на зрителя-слушателя, и она неуклонно приближается. Внезапно рядом возникает хвост – лёгкий, почти радостный, но и горький: «мы пили эту чистую воду». Кстати, это слово – чистый – вполне аквариумное. Вой Джоанны Стингрэй поначалу раздражал – поёт, вообще не понимая, что и к чему играют. Но потом, уже очень много лет спустя, я расслышала эту странную, сукровичную музыкальность.
Из внешности БГ я долгое время знала только пару фото, где он в чём-то белом, напоминающем костюм для занятий каратэ. Но это ускользающее, яблочное свечение спутать ни с чем нельзя было. БГ бродил медными отсветами, как и его голос, то ближе к микрофону, то дальше. «Сегодня ночью кто-то ждёт… нас».
В переломе девяностых приятель мой поставил мне «Аквариум на Таганке» прощальным подарком. И только тогда я обратила внимание на «Молодую шпану», которую в «Синем альбоме» игнорировала (композиция называлась «Герои рок-н-рола»). Эти четыре минуты были как раз тем, что мне нужно было тогда. Сейчас они вспоминаются сами – как если бы в сложном механизме автоматически включается индикатор особого режима. И сейчас считаю, что это – из лучшего у «Аквариума».
- Капитан Бифхарт, - заметил тогда приятель. Но я не услышала в «Молодой шпане» Капитана Бифхарта, хотя это был тоже блюз. У Капитана Бифхарта просто понятия не могло быть о расходящихся под вагонами поезда рельсах, как это знали аквариумисты. А гитары зундели и дребезжали именно как расходящиеся отечественные рельсы. Боуи, в семидесятых побывавший в России, понял бы, о чём речь и вряд ли сравнил бы «Молодую шпану» исполнения 1994 с Капитаном Бифхартом.
Эта композиция поднималась медленно, как поднимает голову старая кобра – почему снова именно змея? Рельсы делают рывок туда и сюда, но они ещё очень хорошо закреплены. Поезд налегает всем телом, но рельсы, придавленные тяжестью, всё равно пытаются разбежаться. В «Аквариуме» вообще много железнодорожного, и почти всё – удачно. Рельсы, несмотря на музыкальность, возвращаются на место. Чтобы снова начать вибрировать уже гораздо серьёзнее. Это было настоящее чудо – легковесные «Герои рок-н-ролла» попали в самый центр мишени, где круг и- время, а яблочко - личность. Какая уж дана (Кем? Обдумать; соглашаться – не соглашаться). Личность то рассыпается на многие под-личности, волнуется кругами по воде, то снова собирается в начальный аккорд.
В 2005 я купила несколько дисков с записями «Аквариума» - концерты, альбомы. И как когда-то после учителевского «Рока» начала изучать материал. В наличии имелся уже удобный интернет, и добавились видеопросмотры.
Одним из существенных впечатлений стало почти нечаянное появление «Трамонтаны», над которой много думала. «Аквариум» стал очень хорошо играть. Но есть в них прежняя сила? Да, есть. Потому я слушаю «Селфи», и далее.
Любая «сестра» с восторгом описала бы внешность молодого БГ. Я не знала почти никого из «сестёр». У меня моментальная реакция на эту внешность и этот голос. Ведь это Робин Гуд, стрелок из песни Высоцкого, то есть Он - БГ.
Годы сделали его лицо гораздо более мягким. Голос наоборот, стал совершенно блюзовым. По счастью, в нём не появилось подержанных ума и обаяния, свойственных почти всем оставшимся в живых западным рок-звёздам. В молодости – на съёмках и фото – БГ почти всегда чрезвычайно серьёзен, как будто ведёт мотоцикл с неисправными тормозами. Если улыбается, то это так хорошо и ярко, что много такой улыбки вынести нельзя. Она кажется то почти виноватой, то издевательской. Улыбка у него та же и сейчас. Человек, чем-то напоминающий поэта-клошара с недавней парижской фотографии – и танцующий на крыше франтоватый ангел.
Музыка приближается медленно; так сгущается долго ожидаемый вечер. Звук становится пепельно-осязаемым: деревья в ночном саду, крыша, с которой можно и упасть. Звук подводит к самому краю жизни. Смерть оказывается почти домашней, но от этого не менее далёкой. Тишина раскрывается не как отсутствие звуков, а как их совокупность; тишина звучит как вентилятор или пропеллер, как приближающийся вертолёт, у которого клавиши вместо лопастей. Но это именно что тишина, потому что только тишина приводит звуки в движение.
Тогда ухо наконец может уловить скрип плохо различимой внешним и внутренним глазам двери. Она приоткрылась. Позади клубятся страхи. И нет смысла возвращаться – ни во времени, ни в пространстве, хотя это уже возможно.
Можно сказать, что жизнь – это взрослая игра в Робин Гуда. Как добрая ведьма уверяю, что это не худшее, что может быть.
|
