О МОЛОДОМ ПАПЕ И ВОЛЮНТАРИЗМЕ ХРИСТА

Оба сериала, «Молодой папа» и «Новый папа» — об эросе христианской церкви, если отвечать на неизбежный как мозоль вопрос «о чем это». И никак иначе. Это легкий, огнистый, полный таинственного юмора эрос, мерцающий в каждом герое, благодаря которому все они представляют единое светлое, светящееся тело, воплощением которого является папа в расцвете сил, выглядящий одновременно как секс-символ и как целомудренный юноша (трепетные загнутые ресницы Джуда Лоу).  Жених души, да и только.

Моя старшая тётка пеняла мне: не говори по-американски, говори внятно, медленно. Она вряд ли понимала, что это «по-американски» поднимается до символа. Смятый, скомканный язык, несущийся как перекати-поле, катастофичный язык. И с ним – ещё множество вещей и привычек, которые я усвоила, едва ли понимая, что усваиваю. Начиная от пресловутого «в моей жизни никто кроме меня разобраться не сможет» и заканчивая бургером из «Макдональдса», которые люблю. Американские актёры слушают Чайковского и читают Чехова. Американский режиссёр ставит фильм по роману Л. Н. Толстого. Чего не хватает им, с их Эдгаром По и Фолкнером? И зачем нам фаст-фуд? Это и есть разные обречённости. Я не могу и не хочу без того Сан-Франциско, где звучала музыка, которую слушаю ежедневно. Как не могу без московского Пентагона, где слушали «Зоопарк» и говорили о картинах Константина Васильева.

…И я тоже фрагмент. Как любой пешеход. 

Но быть «фрагментом» в таком мире-вести — основополагающе важно: незначительных, пустых, ничего не говорящих деталей здесь вообще нет. Каждая — уходит корнями в превосходящую её цельность, — не потому ли многие строки начинаются здесь с многоточия — явно продолжая то, что совершалось внутренне и безмолвно — и в многоточие же уходит? Но каждая — важна и смыслоносна: «Пыль на солнце, берёза и кошка.» 

О войне. В девяностые их было много. В Чечне умирали, а я торговала книгами, порой и на морозе, порой запуская руки в кассу. Первая Чеченская ещё не закончилась, а я торговала книгами уже в Олимпийском, который стал огромным торговым центром. Рынком, где можно было купить и винтажную безделушку, и новейшее издание Стивена Кинга. Однажды перед закрытием, когда полупьяный народ (вот одно из самых популярных в девяностые слов: народ) неведомым образом складывал ящики на тележки и отвозил их на склад, вдруг кто-то пустил в главные динамики "No woman, no cry" Боба Марли. И пара сотен продавцов и покупателей (может, и больше пары сотен, но я не могла видеть всех) встала, приветственно вытянув руки вверх, и начала медленный ритуальный танец. Нет, происходящее к радости и единству никак не относилось. Было тёмно-оранжевое марево музыки и убранного верхнего света. Я не оцепенела, я тоже сделала пару движений. Было чувство великого нарушения. Ну, представьте мир без воды. Что-то вроде.

Одна из главных проблем - отношение к негативным, и позитивным, и нейтральным эмоциям. Первые вообще должны быть исключены, ибо это эмоции тела, которые ведут к распаду и смерти. Ваши эмоции должны быть позитивны или нейтральны. Ницше: где нельзя любить, надо пройти мимо. Запомните сей афоризм. Ибо негативная эмоция- мать страха, самого страшного из адских агентов на земле. Преодолев негативную эмоцию, вам легче будет бороться со страхом. 

  Мой знакомый как-то сказал, не то чтобы возражая, а для себя. Дьявол кроется не в деталях. Деталь стыдлива. Дьяволу нечего скрывать и стыдиться. Он живет в обобщениях. В нивелировании, в типизации, в эйджизме, в собирании по гендерному, религиозному и национальному признаку, в абсолютизации индивидуальности (что есть вершина всех обобщений). Но что такое дьявол для другого моего знакомого, годящемуся первому во внуки? Ничего, пустое место. Так и есть. Но все это… не мы. Это я.

…Мне еще и сейчас нравится думать о третьей степени сопротивления. Мысли не философские, скорее музыкальные или стихотворные. Почему, например, уже не может быть четвертой степени? Четырехугольник – фигура мягкая. Четвертая степень обязательно возьмет методы первой, ребра смыслов совпадут почти идеально. Но треугольник – фигура жесткая, он значительно устойчивее четырехугольника. Итак, первая степень – привести в систему. Вторая – разрушить косность системы, создав новую. В третьей степени высока вероятность возникновения чего-то помимо системы. Это сопротивление к сопротивлению, когда левый ты или правый – не имеет значения. Лично я в детстве, да и сейчас, хотела быть левшой и рыжей. 

Но вдруг появился фильм, скорее похожий на речь в сильном возбуждении, прерываемую обмороками. На бесконечное движение из сна в сон, с провалами и внезапными пробуждениями, так хорошо прописанными в конце каждой серии. "Семнадцать мгновений весны". Фильм-греза с открытыми глазами.

Цветной карнавал, в котором, то тут, то там возникали восторженно-серьезные лица, шел на мост, который вот-вот должен взроваться, - в перьях, с цветами и шелком. Карнавал, вернее, люди в нем, пели, как не поют даже для себя. Они словно превратились в трубы, в катастрофических журавлей, идущих на родину. Кто-то шел, изнемогая, но преодолевая себя, сквозь бессилие, в диком опьянении счастья. Кто-то садился на обочину и мгновенно забывался уттомленным сном, кого-то несли на руках, передавая с рук на руки. На телеэкране перья разлетались в разные стороны, руки и ноги вращались, как будто у каждого члена - своя жизнь. И какие-то люди подбирали слова: диско, танцевальная музыка.

   Если бы эта книга была идеальной, если бы каждое стихотворение в ней было отшлифовано как диамант, не стоило бы читать. Если бы структура книги была понятна и просто-гармонична, у меня не возникло бы интереса к поэту Пушкиной-Линн. Мне нравится, что эта книга (по сути, конечно, метатекст) так структурно запутана. Мне нравится, что стихи в ней так лохматы и неровны. Мне нравится, наконец, эта попытка уделить внимание каждой точке мироздания, как будто это вообще возможно. Как будто вообще возможно просчитать взаимодействие всех точек, чтобы голос каждой был услышан. В этой книге есть удивительная тишина, несмотря на многоголосие. Возможно, так молчит человек, который не настаивает, чтобы его немедленно поняли. Но слишком необычный поэт, слишком своеобразное творческое поведение... Но может быть, с настоящими поэтами всегда так происходит?