Совершенно обессилена. Таких ног не было давно. Со стороны можно подумать, что сопротивляюсь, что не принимаю свою немощь и перпендикулярный ей возраст. Отнюдь. Если бы не принимала, лежала бы на диване (на матрасе) и поскуливала бы. Дело не в возрасте и не в немощи. Я люблю, что уже не надо быть хорошенькой, что все ухаживания за собой приобрели статус лакомства - можно и без них обойтись, но их уже можно употреблять. С болезнью еще проще - это логичный, полагаю, что и Богу не противный выход из жесткой моей житейской жилищной петли. Лежит себе - и лежит, долежится. Но может и долго лежать. И есть, чем заняться: читать, писать, смотреть, и делать все это более приятно и менее интенсивно. Даже ввиду нескольких часов собирания себя по частям после того, как проснулась и лекарства подействуют. Даже ввиду этого. Но есть рядом люди. И у всех, кого знаю по центру, тяжело больных так. Два мужика, пьющих каждый день и ссущих иногда мимо унитаза, а это надо мыть; им в голову не придет, объяснять бесполезно. Заляпанная жиром плита, ручку и дверцу духовки мою каждый день. Пол в общих частях трешки мою только я, мыло покупаю только я, туалетную бумагу - по большей части я. Раковина там, раковина сям, ванная, пол под ванной, пакет с мусором. И это миссия. Это предназначение. Это сильная позиция, а не сексизм. Не потому что мужики плохие. Они, Богу слава, в каменном веке живут. И занимаются тем, чем занимаются все современные мужики: охотой. И у них вопроса не охотиться нет. И у меня нет вопроса: не делать домашнюю работу. Не потому что дом очень скоро превратится в то, что видела неоднократно, и больше не хочу. А потому что - пока могу. Сознание ограниченности времени и возможности примиряет. И это милосердие, уже не мое. И не ко мне.