...Следующим пунктом - горы. Как им и полагается, они преграждают путь героя, дабы тот прошел еще через одно испытание - испытание горами. Они служат важную службу - через них герой приобщается к миру внутреннему, скрытому . Это едва ли не врата ада, вход и выход, оставь надежду всяк... Но это - продолжение Дороги, самая трудная ее часть. Если мост возможно сравнить с испытанием страхом, то горы - с испытанием терпения. Это места наивысшего сосредоточения земной сути, земной силы. Несметные богатства скрывают эти безвидные, вздыбленные и сгорбленные места: «Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли; середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони». Вид гор олицетворяет собой муку, труды и смирение - они разом и вздыблены и согбенны, они заключают в себе неслыханную бурю, неведомую живым, и неведомую живым крепость: «Как бы исполинский вал какой-то бесконечной крепости, с наугольниками, прострелами и бойницами, шли, извиваясь на тысячу с лишком верст, горные возвышения. Великолепно возносились они над бесконечными пространствами равнин, то отлогами, в виде отвесных стен, известковато-глинистого свойства, исчерченных проточинами и рытвинами, то миловидно круглились зелеными выпуклостями, покрытыми, как мерлушками, молодым кустарником, подымавшимся от срубленных дерев, то, наконец, темными гущами леса, каким-то чудом еще уцелевшего от топора.»

Горы отражают жизнь сокровенную, о которой неловко помыслить бывает и наедине с собою. Они скрывают тайную причину всех действий в природе и исподволь управляют земной жизнью. И потому господствуют над пространствами, соединяя и разъединяя народы: «Далеко от Украинского края, проехавши Польшу, минуя и многолюдный город Лемберг, идут рядами высоковерхие горы. Гора за горою, будто каменными цепями, перекидывают они вправо и влево землю и обковывают ее каменною толщей, чтобы не засосало шумное и буйное море. Идут каменные цепи в Валахию и в Седмиградскую область, и громадою стали в виде подковы между галичским и венгерским народом. Глаз не смеет оглянуть их; а на вершину иных не заходила и нога человеческая. Чуден и вид их: не задорное ли море выбежало в бурю из широких берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и они, окаменев, остались недвижимы в  воздухе?  Не оборвались ли с неба тяжелые тучи и загромоздили собою землю? Ибо на них такой же серый цвет, а белые верхушки блестят и искрятся при солнце. Еще до Карпатских гор услышишь русскую молвь, и за горами еще кой-где отзовется как будто родное слово; а там уже и вера не та, и речь не та».

  Торжественный, приподнятый штиль подчеркивает важность изображаемого: дабы перейти в иное качество, необходимо преодолеть гору. Но гора - та же граница, иное её качество. В первом отрывке горы служат пограничной крепостью между владениями помещиков, а во втором - между странами и населяющими их народами. Четкого разграничения, где заканчиваются владения одного и начинаются владения другого, нет, и это Гоголем подчеркивается. На первый взгляд, народ, населяющий иную страну ( пусть преисподнюю) не сильно отличается от родного. Обликом, привычками и языком житель приграничной области еще напоминает родину. Но вот уже потихоньку приглядывается злополучный путешественник и замечает иные, нечаянно выскальзывающие, повадки. И здесь можно отметить, что житель приграничных областей для выходца с любой стороны - житель «того света». Малые народы, расположенные между большими, особенно ощущали это: «...вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская. «А то что такое?» - допрашивал собравшийся народ старых людей, указывая на далеко мерещившиеся на небе и больше похожие на облака серые и белые верхи. «То Карпатские горы!» - говорили старые люди, - меж ними есть такие, с которых век не сходит снег; а тучи пристают и ночуют там». В отрывке этом запечатлен удивительный прием - изображается сразу как будто целая живая карта, на границе которой маячат горы, столь удаленные, что горная их суть растворена, размыта во всеобщем многообразии мира, в мудром мироустройстве. До уровня маленького рисунка сводятся невообразимо огромные, на первый взгляд, пространства, для кого-то родные и единственные; как это напоминает европейскую карту, где, между серо-сиреневыми объемами России, синими - Франции, кирпичными - Испании и оливковыми - Италии, пестрят неслыханные по количеству своему крохотные восточно-европейские королевства . Политика восточно-европейская невольно гляделась в зеркало гоголевской диалектики, и неудавшийся проповедник истории, не успевший переквалифицироваться в политика, отправился по миру с проповедью родной географии.

   Однако, далее. Вот, например, как Хома попадает в селение сотника: «С северной стороны все заслоняла крутая гора. При взгляде на неё снизу она казалась еще круче, и на высокой верхушке ее торчали кое-где неправильные стебли тощего бурьяна и чернели на светлом небе. Обнаженный глинистый вид её навевал какое-то уныние. Она была вся изрыта дождевыми проточинами. На крутом косогоре ее в двух местах торчали две хаты; над одной из них раскидывала ветви широкая яблоня, подпертая у корня небольшими кольями с насыпною землёй. Яблоки, сбиваемые ветром, скатывались в самый панский двор. С вершины вилась по всей горе дорога и, опустившись, шла мимо двора в селенье».

  Пронаблюдаем, задним числом, каким событиям предшествуют описания. В первом отрывке горы сравниваются с крепостью - далее, Чичиков въезжает в поместье Тентенникова. Горы изображаются нависающими над водной стихией - так деятельная сила, выраженная через образ реки, соперничает с силой парализующей, выраженной через образ гор. Здесь - опять все та же гоголевская диалектика: жизнь и смерть, искусство и человек, художник и общество. Во втором отрывке наблюдается интереснейшая конъюнкция: образ гор выражен через образ сначала водной, а после - воздушной стихии. Река, по предназначению своему, стремится к морю. Здесь даже само море окаменело. И тучи, которые кажутся нам легче всего на свете, здесь приобретают вид неприступных откосов. Что же должно произойти, чтобы нарушить естественные качества вещей? Вернемся к «Страшной мести», из которой этот отрывок извлечен. Повесть эта - об Иудином грехе и о великом грешнике. Описание же гор предшествует картине сумасшествия несчастной дочери грешника Катерины и последует смерти пана Данилы. Последовательность прямо-таки апокалиптическая. Семья, как зерно мира, разрушена. Младенец наследник Данилы зарезан колдуном - отцом матери младенца. Все связи человеческие разорваны. И обо всем этом видом своим, не говоря ни слова, поведали горы. Третий отрывок  - из «Вия», и он непосредственно предшествует событиям в доме сотника и гибели главного героя. Здесь интересно то, что изображается одна гора, по сути, непонятно, откуда взявшаяся, когда в предыдущих отрывках речь идет именно о горной цепи. Но изображение этой горы равноценно всем трем ночам несчастного философа у гроба панночки.

  Как видим, в каждом случае пейзаж заранее сигнализирует читателю обо всем, что должно произойти, подает какие-то свои особые знаки. Но прочитать их возможно, только заново вернувшись к ним, «задним числом»; сперва же они кажутся только напрасными красотами. Понять их возможно разве через то, почему Гоголь назвал «Мертвые души» поэмой. Ибо только в тексте, по сути своей являющимся поэтическим, хотя бы он и был организован как самая типичная проза, возможны подобные моменты.

  Далее, так сказать, за горами следует лес. Лес  в творениях Гоголя почти всегда ночной, суровый, черный. Образ, вскормленный народными преданиями о леших и русалках, в повестях Гоголя расцвел и утвердился  в своей жуткой привлекательности. Это - новое испытание на пути героя, темно связанное с испытанием горами: горы изображаются покрытыми лесом, нависающими над рекой. Однако знак леса - сложный, ибо то, что ориентировочно я назвала лесом, встречается только в трех-четырех из множества возможных отрывков;  в остальных же говорится о деревьях, о саде, о растениях, выполняющих те же самые функции, что и лес. Поскольку понятие растительный покров больше относится  к географии, чем к изображаемому в творениях Гоголя, название лес вполне выражает искомое. Вернемся назад, к описанию степи: «Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их.» Степь напоминает писателю первобытный лес, где все твари жили вместе и не знали вражды. Или же - райский сад.

  Множество пословиц и примеров повествует о том, что лес - часть земли, человеку если не враждебная, то и не дружественная. У леса свои законы, иные, нежели законы реки и гор. Говорят - в трех соснах заблудился; еще говорят о невнимательном, рассеянном человеке - живет, как в лесу; о том, кто не понимает очевидных вещей, неосторожный язык брякнет: да ты что, из леса, что ли? Словно бы, пройдя опушку леса, человек весь меняется - и душой, и обликом.

  Лес изображается Гоголем как раз на пересечении двух противоположных сил - речной(побуждающей к действию) и горной( парализующей). В нем есть поровну всего: и стихийного движения, присущего реке( «волны диких растений» ) и трагической неподвижности гор( деревья у Гоголя нависают, возвышаются ). Лес представляет силу, равно отличающуюся от одной и от другой. Он завораживает, околдовывает, заманивает, пугает - то есть обладает всеми признаками промежуточного царства - между преисподней( горы) и гоним бытием (река). Лес - сосредоточие посредников между человеком и нечистой силой, это как бы то самое пограничное население, которое никуда явно не относится, но существует долгое время само по себе, прибегая ко множеству различных хитростей. Поэтому так важно отметить, что деревья  в творениях Гоголя так часто наделяются человеческими признаками, что писатель очень щедро дарит им олицетворения. Дубы у него подобны гуляющим без цели  парубкам, яблоня наделяется определением широкая, и это тоже придает ей свое особое настроение, леса  - зеленокудрые.

  Начнем по порядку. Например, с «Пропавшей грамоты»: «Хоть бы звездочка на небе. Темно и глухо, как в винном подвале; только слышно было, что далеко-далеко верху, над головою, холодный ветер гулял по верхушкам деревьев, и деревья, что охмелевшие козацкие головы, разгульно покачивались, шепча листьями пьяную молвь. Как вот завеяло таким холодом, что дед вспомнил и про овчинный тулуп свой, и вдруг сто молотов застучало по лесу таким стуком, что у него зазвенело в голове. И будто зарницею осветило на минуту весь лес. Вот и обожженное дерево, и кусты терновника... Однако ж не совсем весело было продираться через колючие кусты; еще отроду не видывал он, чтобы проклятые шипы и сучья так больно царапались! Почти на каждом шагу забирало его вскрикнуть. Мало-помалу выбрался он на просторное место, и, сколько мог заметить, деревья редели и становились, чем далее, такие широкие, каких дед не видывал и по ту сторону Польши.» Все описание леса, если присмотреться, представляет собой формулу. И древнюю - и гоголевскую. Вот один из особых его знаков: « деревья, что охмелевшие козацкие головы». Тот же знак и в начале «Сорочинской ярмарки»: «Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стояли подоблачные дубы.» Каков народец заграничный!  И каков сам автор - со своим высохшим деревом, со своим рукописным посредничеством. « Темно, хоть в глаза выстрели. Рука об руку пробирались они по топким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник и спотыкаясь почти на каждом шагу. Вот и ровное место... Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою... Глядь - краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется.» Бурьян здесь напоминает чертополох на горе, что стояла при входе в селение сотника - и видимо то же значит. Описание ночной степи в «Вие», одно из самых характерных для гоголевского видения ночного пейзажа, темного, задним числом подтверждает все дурные предчувствия героев: « Дорога шла между разбросанными группами дубов и орешника, покрывавшими луг. Отлогости и небольшие горы, зеленые и круглые как куполы, иногда перемежевывали равнину. Показавшаяся в двух местах нива с вызревшим житом давала знать, что скоро должна появиться какая-нибудь деревня... Сумерки уже совсем омрачили небо, и только на западе бледнел остаток алого сияния...Небольшие тучи усилили мрачность, и, судя по всем приметам, нельзя было ожидать ни звезд, ни месяца. Бурсаки заметили, что они сбились с пути и давно шли не по дороге... Везде была одна степь , по которой, казалось, никто не ездил...Несколько спустя только, послышалось слабое стенание, похожее на волчий вой».     И широкая яблоня - сестра широким дубам, каких нет и по ту сторону Польши. Широкий - не применимо ли это и к воротам, к живым воротам-жителям пограничных областей царства, человеку враждебного? Весьма применимо! Дерево, а за его неимением - сорное растение(бурьян, чертополох), населяющие ничейные пока земли, за которые идет напряженная борьба, являются знаками этой борьбы - посредниками между миром демонов и миром людей. Как падший ангел, возвышается одинокое дерево в гоголевском ландшафте.

  Родственником леса, как выше определили, является сад. Упоминания сада, садовых деревьев встречаются у Гоголя не менее часто, чем упоминания леса. Описанием их открывается «Сорочинская ярмарка»: « Нагнувшиеся от тяжести плодов, широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш...».В поэтическом описании украинской ночи из «Утопленницы» заброшенному саду придается особенное значение - ведь это именно тот сад, где обитает панночка, счастливо разрешившая судьбу главных героев. И сами деревья в саду, повинуясь дотошному гоголевскому письму, копируют собой действия героев: « Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник - ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их».Но замечательнее всего представлен сад в шестой главе «Мертвых душ», оно величественно, нелепо и трагично  - как и доля самого хозяина сада. Плюшкин сам подобен высохшему дереву, которое крепко вцепилось корнями в землю, где давно погребена его жена и на которой живут лишь одни воспоминания, и не отпускает ее, буравит ее корнями своими - уже в теле и еще до смерти своей уподобившийся бесплотному. Таков и сад Плюшкина: « Зелеными облаками и неправильными трепетолистыми куполами лежали на небесном горизонте соединенные вершины разросшихся на свободе дерев. Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из этой зеленой гущи и круглился на воздухе как правильная мраморная колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его как шапка или черная птица. Хмель, глушивший внизу кусты бузины, рябины и лесного орешника и пробежавший потом по верхушке всего частокола, взбегал, наконец, вверх и обвивал до половины сломленную березу. Достигнув середины ее, он оттуда свешивался вниз и начинал уже цеплять вершины других дерев или же висел в воздухе, завязавши кольцами свои тонкие, цепкие крючья, легко колеблемые воздухом. Местами расходились зеленые чащи, озаренные солнцем и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как темная пасть, оно было все окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали в темной глубине его: узкая дорожка, обрушенные перила, пошатнувшаяся беседка, дуплистый и дряхлый ствол ивы, седой чапыжник, густой щетиною вытыкавший из-за ивы высохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья, и, наконец, молодая ветвь клена, протянувшая сбоку свои зеленые лапы-листы, под один из которых, забравшись Бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте. В стороне, у самого края сада, несколько высокорослых, не вровень другим, осин поднимали огромные вороньи гнезда на трепетные свои вершины. У иных из них отдернутые и не вполне отделенные ветви висели вниз вместе с иссохшими листьями».

  Таково нагромождение этой растительной плоти, что, мгновенно изветшав, превращается она в свою полную противоположность - как рачительный хозяин, не выдержавши вся, пришедшаяся на его долю, превращается в Плюшкина. Растения наворочены одно на другое, как человеческие скорби и пороки, так что весьма трудно разобрать - где одни, а где другие, и зияет этот сад, этот взявший свое лес, неслыханной болью - но и светом, кротким и жертвенным, как осенний лист. Сад становится лесом ; преодолев малые силы человеческие, природа с размаху швырнула его в бездну первобытного ужаса, и лишь кленовый лист - знак о том, что здесь рядом - Господь, чудно сияет в густой темноте. Садовые заросли становятся лесными чащами, хмель уподобляется бурьяну и терну, а беседка - едва ли не входом в жилище предков, то есть могилой.

  Итак, согласно гоголевской методе: заглядывать под каждый листик, рассмотрены нами детально основные проявления, в которых существует гоголевский пейзаж. И одним из главных, позвоночником его, является Дорога. Она везде - и среди лесных чащ, и за городским шлагбаумом, проходит и по воде, и даже по воздуху, как в «Ночи перед Рождеством» и «Вие», и по мосту, и по узенькой тропинке над пропастью, как в «Страшной мести». Дорога, в начале или в конце своем, обязательно пересекает границу - между глинистой колеей и Предназначением, взлетает,  возвышается над землей, как колесница пророка.

  В заключение приведу два отрывка. Между обоими - значительное расстояние: первый том «Мертвых душ», но и мгновенная, нечувствительная граница перехода в вечность: « Едва только ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор. Попадались вытянутые  по снурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитыми узорами утиральников. Несколько мужиков, по обыкновению, зевали, сидя на лавках перед воротами в овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свинья. Словом, виды известные." » 

  Второй отрывок, как было заявлено вначале, суть искомый образ пейзажа у Гоголя, чьим отражением только являются и величественный Днепр, и знаменитая украинская ночь в «Утопленнице».

  «Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках  своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда  в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, - только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны. Эх, тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, где не любят шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро, живьем, одним топором да долотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню - кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул  в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась, понеслась, понеслась!... И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, Русь, что бойкая небогонимая тройка, несешься ? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? И что за неведомая сила заключена в сих неведомым светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом  напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся, вдохновенная богом!...Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.»