Можно попытаться назвать следующие источники поэзии. Во-первых, это русская классическая литература: «только вымолвить успела// зверь полночная запела…». Во-вторых, фольклор нескольких сразу субкультур  (рок, рейв, асид-хаус). В-третьих, современная филология и семиотика. И, в-четвёртых, субкультура современных СМИ.

  Автор пытается, согласно синтетической «теории информации» объединить все эти ветви. Конечно, замысел провалился. Зато осталась странная поэтика, пока ещё неустойчивая, но уже решительно заявившая о себе. Можно сказать, поэзия Давыдова — ещё и поэзия о трагедии несостоявшегося примирения.

  Новейшая поэзия возникла на волне чувства отторжения прежних идей. В поэзии Давыдова дан один из самых показательных характеров «нового героя», но самого героя как бы нет. Поэтика Давыдова — поэтика характерного, а не главного.

Знакомство со стихами состоялось так. Приезжаю в гости. Ни сном, ни духом, что именно в этой квартире последние недели провёл Евгений Всеволодович, да и само имя мало что говорило. Юрий Мамлеев, рассказы и роман, Южинский кружок, эссеист, салоны подпольной Москвы… Приятель из Питера протягивает открытую книгу.

- Вот, издали. Посмотри.

Беру. Начинаю читать вслух... И где-то в самых высоких кронах что-то начинает шевелиться.

Потом поняла, что Головин - это мартовский ветер. 

Местами кажется, что густота и плотность образов не соответствуют размеренности и простоте той жизни природы и пригорода, которая, в основном, составляет содержательный фон этого цикла. Однако они прекрасно соотносятся с глубиной внутреннего мира и поисками равновесия и покоя того лица, от которого ведётся повествование.

«Я хотела бы жить без забот и в рифму писать,

чтобы стихи мои запоминались,– а пишу

совершенно иначе,

попадая под перекрёстный огонь и кровавый дождь

на фоне цветущего сада в Отрадном.»

Образы частично наложены друг на друга (сознательно или стихийно?), как будто автор (осознанно или интуитивно?) очень спешит, захлёбываясь и повторяясь. Как будто боится не успеть сказать всё.

В результате и мы, читая первый раз всё подряд, часто, не успев прочувствовать и рассмотреть предыдущий образ,  вынуждены перейти к следующему. И так всё дальше и дальше, ощущая свои долги перед автором. Это передаёт так знакомое нам, особенно горожанам, ощущение беспокойной и суматошной жизни в постоянном цейтноте. Однако, читая этот текст, иногда мы чувствуем, что тонем в море чувств и ассоциаций и вот-вот захлебнёмся. Потому что

«Коротко лето земное; и в преполовеньи его,

в вечер тихий простой тишины

несовместимость желаний с пространством

нежнее и острее.

Слышала я, что новая жизнь одна. Отчего

она так раскидиста и разновидна,

что их кажется несколько, жизней.»

Если всё это задумано автором изначально, могу только преклониться, поскольку таким образом дополнительно создаётся так характерное для современного искусства ощущение близкого конца при отсутствии его реального воплощения в сюжете. Если же это вышло само собой, то лишь потому, что сама жизнь, со своими характерными чертами, всегда вложена в талантливое произведение искусства:

«Смутен мир и суров, как исход осени здесь,

в Отрадном. Лишь имя осталось.

Судьбы наши как отражение мира, или мы сами

его сотворили таким – не разобрать.»

ДАВЫДОВ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

...Он заявлял о себе как герой Гёте: я альфонс. Или: я должен реализовать нереализованный потенциал моего отца. Об отце он рассказывал почти взахлёб, и это тоже – часть его литературной биографии. Или: я должен собрать самую большую библиотеку, чтобы государство содержало её. Как-то раз, в состоянии мрачно-возмущённом, поведал, как во время одной вечеринки он лёг на пол и крикнул: «Я Сонечка Мармеладова русской литературы. Убейте меня!». В другой раз он заявил: я шкаф. Там много ящичков, и в каждом – нечто очень мне дорогое. Я не могу выбрать самое дорогое.